Ирина Галинская, Александр Пиперски. Аркадий Галинский, журналист и телеко мментатор

Ирина Галинская, Александр Пиперски
АРКАДИЙ ГАЛИНСКИЙ, ЖУРНАЛИСТ И ТЕЛЕКОММЕНТАТОР

Предисловие

Авторами этой книги мы оказались неожиданно. Дело в том, что Аркадий Романович незадолго до своей кончины решил написать автобиографию, уже придумал для нее название – «Заметки простака» – и в больнице начал ее писать, но безвременная смерть оборвала работу. Он успел лишь составить план книги, где наметил все, о чем хотел вспомнить, и написал несколько страниц. Из биографических сюжетов Аркадия Романовича остались в архиве его неопубликованные эссе и письма. Материалы к биографии А. Галинского опубликовал поэт В. Приходько. Собственная большая статья А. Галинского «Как меня превратили в Солженицына советского футбола» увидела свет в пяти номерах еженедельника «Футбольный курьер» в 1994 году.

Аркадий Романович скончался 3 июня 1996 года от тяжелой и редкой болезни под названием миастения. Его лучший и ближайший друг поэт Семен Гудзенко писал:

Семен Гудзенко, действительно, умер молодым от опухоли мозга в 1953 году в возрасте тридцати лет. Аркадий Галинский дожил до старости, но его болезнь была в значительной степени и следствием ран, полученных на Великой Отечественной войне, несомненно сказались и гонения, которым он подвергался на протяжении всей жизни за журналистское бесстрашие, особенно с 1972 по 1989 гг., когда в отношении журналиста Аркадия Галинского последовал запрет на профессию со стороны функционеров ЦК КПСС и Спорткомитета СССР.

Когда Аркадий Романович скончался, некрологи о нем поместили «Общая газета», «Сегодня», «Московские новости», «Вечерняя Москва», «Московская правда», «Советский спорт», «Футбол», «Футбол review», журналы «Физкультура и спорт», «Будь здоров!», «Журналист», а также откликнулись ОРТ и радио «Свобода». С радио «Свобода» он сотрудничал в последние годы своей жизни. Впрочем, и после смерти у Аркадия Романовича нашлись недоброжелатели. Так, газета «Спорт-экспресс» оттого только, что Аркадий Галинский однажды ее слегка покритиковал в передаче на радио «Свобода», категорически отказалась печатать некролог. А в «Литературной газете» (где Аркадий Романович проработал собкором и фельетонистом с 15 сентября 1951 года по 20 июля 1957 года) некто, нам не неизвестный, но, видимо, занимавший в редакции руководящую должность, добился того, чтобы написанный сотрудницей газеты некролог о Галинском на страницы «Литературки» так и не попал.

В «Общей газете» поэт Владимир Приходько писал в некрологе:

«Не стало Аркадия Романовича Галинского. Его голос недавно я слышал по радио «Свобода». Я запомнил, о чем он говорил. Не более 15 процентов подростков приходят на призывной пункт здоровыми. Что делать? Домашнее задание по физкультуре. Столько-то раз отжаться и т. п. На уроке поголовная проверка. Гениальное просто. Попробуйте.

Сам он выглядел плохо. На свои 74. Может, это не предел, но какая жизнь за плечами. В 1941 в девятнадцать лет он начал воевать. Дважды выбирался из окружения. Бежал из плена. Был ранен трижды. Контужен с потерей памяти. Цинготные зубы выпали. Окончил войну гвардии капитаном у стен рейхстага, овеянный духом победы и воли. Журналистские дебюты: статья «Лев Толстой и спорт», фельетон «Мери Ме». Позже он появился на телеэкране, комментируя футбол. Выпустил книгу очерков «Не сотвори себе кумира» (1971). Смелость некоторых оценок была приравнена к диссидентству: в 1972-м его, клеймя, назвали «Солженицыным советского спорта». Уволили отовсюду, 17 лет не давали печататься даже в провинции.

Зато поэты посвящали ему стихи. Он дружил с Лукониным, Симоновым, Межировым. Больше всего любил Сарика[1] Гудзенко, с которым вырос в одном дворе. Гудзенко написал: «Мы не от старости умрем, – от старых ран умрем», не зная, что бывает еще ужасная смесь того и другого.

В свои поздние годы Галинский не утратил способности восхищаться отвагой, здоровьем. В нем уживались скепсис, юмор, романтика. В нем был магнетизм таланта. Он ушел в легенду.»

Главный редактор журнала «Будь здоров!» Стив Шенкман в статье «Памяти Галинского», помещенной в августовском номере за 1996 год, вспоминал:

«Лет двадцать назад один журнал попросил своих читателей – спортсменов, тренеров, болельщиков – назвать лучшего спортивного журналиста страны. Называли Озерова, Федосова, Ваньята, Токарева и многих других, чьи имена были тогда на слуху. Аркадий Галинский не был упомянут ни разу. Во всяком случае, на страницах журнала. Он был тогда под категорическим запретом.

Нет, Галинский не выступал против советской власти, даже не критиковал нашу систему физического воспитания и не уличал чиновников в злоупотреблениях. Он только позволил себе публично возмутиться тем, что Белоусову и Протопопова, находившихся тогда в прекрасной спортивной форме, не включили в олимпийскую команду фигуристов.

Впрочем, это было лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения функционеров. Галинский раздражал их давно. Раздражал своей нестандартностью, готовностью отстаивать свою точку зрения, активностью, полемичностью, эрудицией и интеллигентностью. Их можно понять: серость не переносит ярких тонов…

Галинский прошел всю войну. Изранен, в орденах. Но при всем обилии написанного им, при всей его словоохотливости, о войне он промолчал. Молчал даже в дружеских беседах. Не вспоминал, не рассказывал. Значит, были на то очень веские причины.

Дружбой с ним дорожили лучшие поэты, писатели, ученые. Симонов пригласил его в «Литературную газету» фельетонистом.

Если сейчас взять в руки газеты тех времен, то можно одуреть от обилия штампов, железобетонных формулировок, примитива и безликости. Это вообще была не журналистика, а подборки пропагандистских материалов на различные темы.

Одной из немногих сфер нашей жизни, где журналисту можно было более или менее определенно выразить свое мнение, реализовать свой творческий потенциал, оказался спорт. В 50–60-е годы в спортивную журналистику пришло немало ярко одаренных людей, которым спорт был достаточно интересен, а пропагандистская конъюнктура – противна. Из их числа хотел бы назвать тонкого лирического поэта Тарасова, фантастически одаренного публициста Бекназар-Юзбашева, Галинского.

Между прочим, мне рассказывали, что Аркадий Галинский, уже будучи корреспондентом газеты «Советский спорт», на спор забивал десять из десяти пенальти вратарям команд мастеров.

Тот спорт был, конечно, послабее теперешнего. И результаты были ниже, и мастерство скромнее. Но он казался болельщикам более близким, своим. Студент или солдат видел, что такой же парень, как он, за пару лет пробился в мастера, чемпионы, олимпийцы. Сейчас таких высот можно достигнуть, лишь тренируясь с детских лет, жертвуя книгами, музыкой, нормальной жизнью.

Галинский оказал большое влияние на формирование тренеров Севидова и Бескова. Я читал его длинные письма Лобановскому, где он в стиле античных философских бесед наставлял начинающего футбольного тренера. Потом многое из этих наставлений было воплощено в работе одного из самых удачливых руководителей нашей футбольной сборной.

Галинского хорошо знали болельщики. Помню, после очередного поражения футбольной сборной сняли очередного тренера. Кто следующий? «Комсомольская правда» опросила знатоков. Среди прочих имен кто-то вдруг назвал журналиста Галинского. Действительно, замечания и советы из его репортажей выглядели столь профессионально, что, может, и в самом деле…

Его очерки о проблемах волейбола, водного поло, плавания обсуждались на коллегиях, в курилках, в автобусах.

Он не любил бокс, потому что считал удары по лицу противоестественными. В спортсмене он видел прежде всего личность, достойную уважения. Когда известный футболист, сыграв рукой, стал доказывать судье, что «руки не было», Галинский сказал: «Этого человека для меня больше нет».

Некоторое время он работал на телевидении – вел футбольные репортажи, устраивал то, что сейчас называют «ток-шоу». Ничего подобного у нас не бывало: изысканная литературная речь, точные наблюдения, абсолютно профессиональные оценки. И все это легко, весело, без напряжения, без борьбы с русским языком, ни единой оговорки, ни одного языкового «ляпа».

Но однажды Галинского пригласил к себе Лапин, главный теленачальник, известный тем, что никому не доверял держать текст, который читал Брежнев, – сам держал. Пригласил и, ничего не объясняя, велел написать заявление об уходе. Галинский был слишком хорош для лапиных и их времени.

Аркадий Романович был очень гордым человеком. Никогда за себя не просил. Уходя, не хлопал дверью. Считал это унизительным. Ведь он знал себе цену. По той же причине никогда не ездил за границу. Поскольку не считал для себя возможным отвечать на вопросы выездной комиссии райкома партии.

После его публичного протеста по поводу Белоусовой и Протопопова с ним решили покончить. Отовсюду изгнали, запретили печататься. Запрет строго блюли почти двадцать лет.

Потому и не попало его имя в списки лучших спортивных журналистов. А для меня он просто лучший. Рядом некого поставить. Хотя были и есть прекрасные перья.

Как бы ни была личность одарена от природы, одаренность эта реализуется тем полнее, чем более свободен человек. Свободен прежде всего от стандартов в мышлении, в решимости быть свободным. Высокая степень освобожденности питала публицистический талант Галинского. Ведь талант равен свободе и подкреплен добрым чувством. Раб может быть одарен, талантлив – никогда. Тем более раб, вскормленный ненавистью.

Двадцать лет простоя не могли пройти без следа. Но то, что написано Галинским до 1972 года, – классика спортивной журналистики. Система, по свое природе отторгающая талантливых и независимых людей, постаралась убить его при жизни.

Он жил не по Карнеги. Легко ссорился из-за идейных столкновений. Долго помнил обиды. Не прощал хамства. Но был очень добр, щедр на комплименты, постоянно предлагал свою помощь. Бескорыстно, конечно. И получал, помогая, огромное удовольствие».

Глава I. Детство

Аркадий Романович Галинский родился в Киеве 1 мая 1922 года. Его мать Любовь Адольфовна была дочерью земского врача Адольфа Григорьевича Гартмана. Впрочем, изначально его звали Абрамом, но, когда он решил поступить на медицинский факультет университета в городе Дерпт (ныне Тарту), оказалась что пятипроцентная норма приема евреев уже заполнена, так что Абрам Гартман принял лютеранство, стал Адольфом и был зачислен на медицинский факультет.

Адольф Григорьевич дружил с Владимиром Михайловичем Бехтеревым, знаменитым невропатологом и психиатром, который и вылечил его, когда доктор Гартман пристрастился к алкоголю. В.М. Бехтерев поместил друга в свою клинику и назначил особое лечение: больному по первому его требованию давали водку. Но при одном условии – он должен был получать водку только из рук медицинской сестры. Она же всякий раз добавляла в рюмку несколько капель воды. С каждым днем процент воды в рюмке увеличивался, а количество алкоголя уменьшалось, так что к окончанию срока лечения Адольф Гартман пил уже чистую воду. И до конца жизни у доктора Гартмана сохранилась привычка выпивать перед обедом рюмочку чистой воды.

Этот метод лечения был весьма дорогостоящим, поскольку требовал длительного нахождения в клинике, но профессор Бехтерев успешно вылечил своего друга (у которого он, конечно же, не взял за лечение ни копейки).

Бабушка Аркадия Романовича по материнской линии Эсфирь Захарьевна Адамова была двоюродной теткой Сержа-Александра Ставиского, известного французского финансово-политического авантюриста, который, организовав в Байонне продажу фальшивых акций, вызвал тем самым в 1933–1934 гг. во Франции финансовый и политический кризис. Отец Александра Ставиского в 1900 году переехал из России во Францию и стал в Париже модным врачом-стоматологом. Когда мать Аркадия Романовича Любовь Адольфовна закончила в Киеве гимназию, родители отправили ее в 1912 году к дяде в Париж, где она поступила в консерваторию. Любовь Адольфовна дружила со своим троюродным братом Александром Стависким, который был старше ее на десять лет, ходила с ним на выставки, в концерты, в театры. Александр был масоном и до того, как он стал в 1925 году заниматься финансово-политическими аферами[2], держал театральную и развлекательную антрепризу. Именно благодаря своему брату Любовь Адольфовна на одном из театральных представлений познакомилась с французским драматургом и поэтом Эдмоном Ростаном, автором знаменитой комедии «Сирано де Бержерак». Летом 1914 года Любовь Адольфовна приехала на каникулы к родителям в Киев и больше в Париж не вернулась, так как 1 августа этого года Россия вступила в Первую мировую войну. Любовь Адольфовна стала работать аккомпаниатором в кинотеатре[3], а затем долгие годы была преподавателем фортепиано в Киевском хореографическом училище. До конца жизни она отменно говорила по-французски и любила читать французские романы.

Что же касается ее троюродного брата Александра Ставиского, то он окончил жизнь, как и прожил ее, трагически. Его деятельность привела к крупному политическому скандалу, и теперь о так называемом «деле Ставиского» имеются статьи во всех энциклопедиях мира. Суть же этого «дела» такова. Когда выяснилось, что акции на 145 миллионов франков основанной Стависким кредитной компании в Байонне оказались фальшивыми, во Франции разразился финансовый кризис. Это произошло в декабре 1933 года, а 8 января 1934 года Александр Ставиский был найден мертвым на своей вилле в Шамони-Монблан, на границе со Швейцарией. Полиция заявила, что он совершил самоубийство, но депутаты правого крыла французского парламента утверждали, что Ставиского убили, дабы предотвратить скандал, ибо в его афере были замешаны видные политики, министры и депутаты парламента. Впрочем, попытки правительства приостановить дальнейший ход скандальных событий успехом не увенчались. Начались демонстрации сторонников правых, требовавших свержения республиканского правительства. Демонстрация 16 февраля 1934 года закончилась кровопролитием (было убито 15 человек) и последовательной отставкой двух премьер-министров. В конце концов премьер-министром стал с 1924 по 1931 гг. бывший президентом Франции Гастон Думерг, возглавивший правительство национального согласия, а «дело Ставиского» ушло в историю.

Живя в Киеве, Любовь Адольфовна постоянно переписывалась со своим троюродным братом, а затем и с его вдовой. Однако, когда в СССР наступил террор 1937 года, родители Аркадия Романовича все письма от Стависких уничтожили. В 1940 году Аркадия Галинского призвали в армию и ему пришлось много раз заполнять различные анкеты, где в графе «Есть ли родственники за границей» он всегда писал «нет». Органы государственной безопасности так и не обнаружили связь его семьи со знаменитым аферистом Александром Стависким, отчего Аркадий Романович был допущен к так называемой «секретной работе» в штабе армии; как тогда говорили, он «получил допуск».

Отец Аркадия Романовича – Роман Вениаминович Галинский – был журналистом, работал в «Киевской мысли», печатался в петербургском журнале «Сатирикон». Когда Адику[4] было четыре года, его отец навсегда переехал в Москву и велел Любови Адольфовне продавать вещи и готовиться к переезду. Когда же она все вещи продала и уже, как говорится, «сидела на чемоданах», из Москвы пришла телеграмма, которая, возможно, покажется читателю смешной. Ее текст гласил: «Не приезжай, я женился».

Прапрадед Аркадия Романовича по отцовской линии прибыл в Россию из Польши, где жил в имении помещика Галинского. Став ремесленником, он взял фамилию своего помещика. Перебравшись в Россию, он поселился в городе Фастове, что под Киевом. Прадед Аркадия Романовича был богатым человеком: он имел мельницу. Его сын, дед Аркадия Романовича, окончил русскую школу и стал частным поверенным. Он увлекался чтением, и работа на мельнице его не прельщала. В конце концов, разорившись, он продал мельницу и уехал в Киев. О бабушке Аркадия Романовича Розе нам известно лишь то, что она была из купеческой семьи.

Роман Вениаминович Галинский, отец Аркадия Романовича, закончил в Киеве классическую гимназию и три курса юридического факультета Киевского университета, после чего учебу бросил и стал сотрудничать в киевской прессе. В 1914 году, когда Любовь Адольфовна приехала из Парижа в Киев и осталась там жить, он познакомился с ней, и в 1916 году они обручились. В том же году Роман Вениаминович пошел вольноопределяющимся[5] в армию и прослужил до конца Первой мировой войны. Когда в 1926 году он переехал из Киева в Москву и женился там на Елене Сергеевне Даревской, дочери известного московского врача и актрисе одного из московских театров, он продолжал работать журналистом, служил в издательстве Академии наук СССР.

Любовь Адольфовна после того, как ее оставил первый муж, вышла замуж за своего коллегу-музыканта Александра Израилевича Бродского, скрипача Киевского оперного театра. Отчим занимался воспитанием маленького Адика и очень хорошо к пасынку относился. Любовь Адольфовна прожила с новым мужем всю жизнь – их разлучила лишь смерть Александра Израилевича.

Родители Аркадия Романовича между собой больше почти не общались, но каждое лето мама Адика отправляла его в Москву, где он проводил каникулы на даче отца в Софрине. Впервые Адик приехал в Москву в 1933 году, когда на Украине был сильнейший голод и в Киеве за хлебом стояли громадные очереди. А в Москве, на Киевском вокзале, Адик увидел буфет с огромным самоваром, там свободно продавались белые булки. Маленький Адик был страшно поражен. Он закричал: «Булки! Булки!» Таково было первое впечатление Адика от Москвы. Он полюбил этот город и впоследствии часто говорил: «У меня два родных города – Киев и Москва».

В детстве Адик увлекался спортом и был хорошим спортсменом. Он плавал, играл в футбол, волейбол и водное поло; практически все лето проводил на Днепре, на водной станции «Динамо», где имелась и футбольная площадка. Он был рекордсменом Украинской ССР среди юношей по плаванию на короткие дистанции, играл в ватерпольной команде. Однажды, в 1935 году, Адику поручили перевезти в моторной лодке на днепровский пляж футболистов московского «Динамо», в котором играл тогда Михаил Якушин. Знаменитый футболист, очень общительный и доброжелательный человек, стал расспрашивать мальчика-моториста, как тот учится, на каком месте в футбольной команде играет, кто тренирует юных динамовцев. В дальнейшем, уже в Москве, в 70-е – 90-е годы, Аркадий Галинский и Михаил Якушин, подружившись, часто встречались, едва ли не ежедневно перезванивались, вели многочасовые разговоры о футболе. С разрешения Михаила Иосифовича Аркадий Романович записывал эти разговоры на магнитофон и пленки сохранил в своем архиве.

Когда Адику было лет десять-двенадцать, его отчим, Александр Израилевич Бродский, решил, что пасынок должен выучить немецкий язык. Сам Александр Израилевич знал немецкий так же хорошо, как Любовь Адольфовна знала французский. Он окончил в Берлине консерваторию и после этого работал в Германии в цирковом оркестре. Впоследствии, когда немецкие циркачи приезжали на гастроли в СССР и бывали в Киеве, они обязательно заходили в гости к Александру Израилевичу. В детстве он, кстати, был вундеркиндом, играл на скрипке с пяти лет и даже давал сольные концерты.

Когда, по мнению Александра Израилевича, настала пора учить Адика немецкому языку, он отвел его к частной учительнице и договорился, что пасынок будет посещать ее два раза в неделю. С тех пор наш герой брал деньги и регулярно два раза в неделю уходил к учительнице. Через полгода Александр Израилевич встретил случайно преподавательницу немецкого языка на улице и спросил:

– Я видела его один раз, полгода назад, когда Вы с ним приходили ко мне договариваться о занятиях.

Дома, естественно, случился большой скандал.

У Аркадия Романовича было множество соучеников. Дело в том, что он учился в пяти школах. А учился он в разных школах потому, что был слишком шаловлив и остроумен. В первый раз, когда его исключили из школы, произошло это так. Один из учеников его класса донес директору, что Адик Галинский оскорбил имя Ленина, а на самом деле он ничего предосудительного не делал, но директору было сказано, что Адик прикладывал бюстик Ленина к одному неприличному месту. Из школы, естественно, его исключили. Во второй раз Адик пострадал на музыкально-идеологической почве. В одной из книг, принадлежавших отчиму, он прочел, что опера Глинки «Иван Сусанин» ранее называлась «Жизнь за царя». Тогда об этом нигде не разрешалось говорить, но Адик в классе рассказал всем об этом и вдобавок запел во всеуслышание «Боже, царя храни». Следующее исключение из школы спровоцировал друг Адика Гриша Кипнис, который перед началом уроков написал на доске: «Да здравствует 1 мая, день рождения Адика Галинского!» Адик действительно родился 1 мая, но обоих исключили из школы за оскорбление коммунистического праздника. И наконец, в последний раз произошла следующая история. Это было в восьмом или девятом классе. Адик, Гриша Кипнис и их общий друг Абрам Ермак сидели на последней парте. Шел урок истории. Вдруг приоткрылась дверь. Друзья решили, что в щель заглядывает ученик параллельного класса, который зачастую отпрашивался у учителя с урока в туалет, а сам ходил по коридору, приоткрывал двери соседних классных комнат и смотрел, что там делается. Наша троица решила любопытного проучить. И Абрам Ермак швырнул в приоткрытую дверь чернильницу-непроливайку. Раздался крик, послышалось падение тела. Учитель выскочил в коридор и увидел распростертого перед дверью завуча с разбитым лбом и лицом, залитым фиолетовыми чернилами. Адик, Гриша и Абрам немедленно рассредоточились по разным партам. Директор школы устроил дознание. Никто в содеянном не признался, и никто виновников не выдал, но решено было исключить именно эту троицу неразлучных друзей, поскольку, по мнению директора школы, кроме них, подобного поступка никто совершить не мог.

В школьные годы Адик был в числе любимцев преподавателей литературы, языка и истории, много читал и очень грамотно писал. Когда он демобилизовался после войны в 1945 году, а документы об окончании десятилетки в оккупированном немцами Киеве, естественно, пропали, учителя той последней школы, в которой он учился в десятом классе, дружно подписали демобилизованному гвардии капитану Аркадию Галинскому аттестат отличника, чтобы он мог поступить в институт без экзаменов.

Далее предоставляем слово самому Аркадию Галинскому. Вот начало задуманной им, но так и ненаписанной книги «Заметки простака».

«Недавно я пришел к выводу, что хоть и провел в профессии журналиста не худшую жизнь (если принять во внимание прожитые времена), то есть слышал и читал о себе немало похвал и т. п., а все же журналистом сделался напрасно. Но – «ты этого хотел, Жорж Данден!», и винить в этом больше некого. Если иметь в виду успех у публики, я, вероятно, достиг бы еще большего – при надлежащей осмотрительности и дальновидности, сиречь качествах, которых мне всегда недоставало, – работая в журналистике «устной», той, что теперь называют «электронной прессой», ибо единственное дарованьице, коим я действительно от рождения располагаю, это дарование рассказчика. Но мою жизнь «телечеловека» очень быстро оборвали.

Я спрашиваю себя: отчего, сколько помню себя, всегда хотел быть только журналистом? В самом деле, почему? Что я об этой профессии в те поры знал? Ровным счетом ничего. Разве что журналистом был оставивший нас с матерью в Киеве отец. Да в школе еще выпускал иногда – вместе с другими – стенгазеты своего класса. Весьма и весьма средненькие, ординарные. Но мне казалось, что я умею писать. Однако, как я позже понял, была какая-то беззаботная легкость и относительная грамотность – без твердого знания правил языка. До поступления в школу и в первых классах я занимался с учительницей и главным образом писал диктанты, по много раз выписывая затем слова, в которых делал ошибки. И еще – по сравнению с большинством своих товарищей – много читал. У этого большинства просто дома не было книг, а у нас их был целый шкаф и еще отдельно художественные альбомы, антологии русской поэзии и оперных либретто. Как-то обнаружил и прочел спрятанные от меня книги «Половая жизнь мужчины и женщины» профессора Августа Фореля, «Записки врача» Вересаева и еще что-то в этом роде. Моими любимыми книгами, которые я перечитывал неоднократно, были «Дневник Кости Рябцева», «Республика ШКИД», «Кондуит и Швамбрания», «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», «Декамерон», «Как закалялась сталь», рассказы Гашека, новеллы О.Генри. Дома было собрание сочинений Чехова в издании «Огонька», и Чехова я читал почти ежедневно. В классе считалось, что я хорошо знаю литературу. Но это опять-таки по сравнению с теми, кто вообще ее не знал. Еще я довольно живо рассказывал приключавшиеся со мной в великом множестве истории и так же энергично пересказывал то, что слышал интересного от других. Вот почему я хотел быть журналистом».

А вот другой отрывок из подготовительных материалов к «Заметкам простака»:

«Когда ребенок думает о будущем, он ничего о нем в сущности не знает. Мальчик хочет стать врачом, но знает ли он, что в один прекрасный день он сделает удачную операцию и родители (или дети) спасенного им человека подарят ему, допустим, кольцо и он возьмет его, а это заметит другой – донос, спрашивают даривших, они подтверждают – и начинается!

Мальчик мечтает быть разведчиком. Как это происходит? Его мечта действительно сбывается. Его подстреливают, как куропатку в заповеднике.

Когда я хотел стать журналистом, мне нравилось внешнее. Я ничего не умел. Я хотел быть известным. И вот первые статьи. И только когда пришли беды, я понял, что это-то интересно, хотя и тяжело. Журналист должен получать удары – в отличие от разведчика и врача. Если он сам их наносит. Но прежде – покаяние».

Глава II. Годы войны

Аркадий Галинский закончил школу в 1940 году, и 15 октября этого же года его взяли в армию. Поскольку он был хорошим спортсменом, отчиму Александру Израилевичу Бродскому удалось договориться в военкомате, чтобы пасынка не отсылали из Киева, отчего до декабря 1940 года он и служил писарем при штабе Киевского Военного округа, выступая в спортивных соревнованиях за этот округ. Штабной писарь Галинский даже приходил домой ночевать и проводил дома выходные дни. Однако в конце 1940 года вышел приказ наркомата обороны, требовавший, чтобы призванные в армию молодые люди не проходили службу в родных городах. Так Аркадия Романовича отправили служить на границу с Польшей в город Чортков (теперь это Западная Украина). Служил он в 139-й стрелковой дивизии 6-й армии штабным писарем-делопроизводителем. Командовал в начале 1941 года этой дивизией генерал-майор Б.Д. Бобров, который впоследствии погиб 7 октября 1941 года у местечка Волочек Смоленской области.

В штабе 139 стрелковой дивизии понимали, что очень скоро, вот-вот начнется война с немцами, поскольку перебежчики, пересекавшие пограничную полосу, сообщали о большом скоплении немецких войск по ту сторону границы, в оккупированной Германией Польше. Поэтому когда 22 июня 1941 года в 4 часа утра немецкие самолеты бомбили ряд советских городов (в том числе и Киев), а через границу двинулись немецкие танки, для Аркадия Романовича и его сослуживцев это неожиданностью не было. 139-я стрелковая дивизия была окружена немецкими частями и разгромлена. Три военачальника – тогдашний комдив Логинов, комиссар Парамонов и начальник штаба дивизии Карпенко – на глазах у своих подчиненных застрелились. Капитан Тёмкин, опытный военный, участвовавший в финской кампании 1939 года, собрал остатки дивизии, спас знамя дивизии и вывел всех из окружения.

Выйдя из окружения, Аркадий Романович продолжал воевать. Он служил в отделе укомплектования штаба 26-й армии Юго-Западного фронта. Его армия в этот период занимала оборону по левому берегу Днепра, в районе города Канева. 14 сентября 1941 года армия оказалась в тылу у немцев, но до конца сентября продолжала воевать организованно под командой генерал-лейтенанта Костенко и полковника Варенникова. 21 сентября 1941 года под селом Белоусовка Полтавской области Аркадий Романович был легко ранен – осколок гранаты оцарапал спину. Немцы обнаружили его, когда он прятался у села Крупнодеренцы в стогу сена: немецкие солдаты шли по полю и прокалывали стога штыками.

Так Аркадий Романович попал в Пирятинский лагерь (Пирятин – город в Полтавской области), куда немцы собрали остатки разгромленных ими пяти армий. Это было 22 сентября 1941 года. Спустя сутки, 23 сентября, Аркадий Романович со своим тяжело раненным другом Александром Дмитриевичем Желудковым (у которого были оторваны три пальца на руке) собрали группу для побега из лагеря. Они бежали ночью, переодевшись в гражданскую одежду, но с оружием. Проломили дыру в стенке деревянного туалета. Вымазавшись в содержимом туалета, беглецы выползли за пределы лагеря.

Еще днем, накануне побега, Аркадий Романович встретил на территории лагеря своего киевского знакомого по довоенному спорту, тот предложил прибиться к его группе: «Меня назначили старшим в группе, будем немцам служить». Однако для Аркадия Романовича такое предложение было неприемлемым. Между прочим, этого спортсмена Галинский впоследствии никогда в Киеве не встречал.

Вскоре немцы обнаружили исчезновение из Пирятинского лагеря группы военнопленных и открыли по ним стрельбу. Беглецов спасла только темная украинская ночь. Они прошли долгий путь по захваченной немцами территории Украины – от Пирятина до села Ганебна, что под Харьковом. Шли ночами, днем отсыпались в лесу или в стоге сена. Если в селе не было немцев, то они останавливались в хате, причем часто беглецов спасал юмор Аркадия Романовича, который обращаясь к хозяину, говорил: «Дядю, дайте закурить, бо так ?сти хочеться, що нема? де переночувати!». Когда же Саше Желудкову нужно было перевязать рану, которая то и дело начинала гноиться, Аркадий Романович узнавал, где в селе живет фельдшер, и под дулом пистолета заставлял его менять другу повязку.

Однажды, когда беглецы подошли к селу Шахворостивка, Аркадий Романович вспомнил стихотворение известного украинского поэта Павла Тычины, в котором упоминалось название этого села. Был уже вечер, а в деревнях не то что вечером, но и днем чужих в дома не впускали. Беглецы постучали в первую же хату на окраине деревни и спросили, где здесь живет школьная учительница. Не открывая двери, им ответили, что «вчителька» живет через два дома.

Когда они постучали в дверь указанного дома и послышался женский голос, Аркадий Романович начал декламировать стихотворение Тычины, которое он учил в школе и в котором были такие строки: «Трактористи, комсомольцi, /Нам гуляти не рука./ Поорали, поробили / Там, де Шахворостiвка» (Трактористы, комсомольцы, нам гулять не с руки, попахали, поработали там, где Шахворостивка). Услышав знакомое стихотворение и поняв, что за дверью свои, учительница впустила их в дом, накормила, напоила, и они пошли дальше, так как передвигаться по захваченной немцами Украине беглецам не опасно было только по ночам. Будучи уже собственным корреспондентом «Литературной газеты» по Украине в 50-е годы, Аркадий Романович рассказал однажды эту историю самому Тычине, с которым был в хороших отношениях, и тот подарил ему свою книжку стихов с теплой дарственной надписью.

Коль скоро речь зашла о Павле Григорьевиче Тычине, забегая вперед, расскажем еще об одном эпизоде в жизни Аркадия Романовича, связанном с этим знаменитым поэтом. Когда в 1954 году советское правительство приказало праздновать 300-летие воссоединения Украины с Россией редакция «Литературной газеты» поручила своему собкору в Киеве А.Р. Галинскому заказать статью к этой торжественной дате поэту Павлу Тычине. Однако Тычина, хоть и постоянно прославлял в своих стихах Ленина, Сталина и советскую власть, в душе был украинским националистом, отчего и не захотел сочинять статью о том, как Богдан Хмельницкий отдал России освободившуюся от поляков и ставшую независимой Украину. Но поскольку редакция «Литературной газеты» настаивала на публикации именно такой статьи, а Павло Тычина был все же человек законопослушный, он предложил Аркадию Романовичу написать статью за него, что тот успешно и сделал.

«Статья Тычины» была опубликована в «Литературной газете», самому «автору» она очень понравилась, и он даже прислал в киевский корпункт газеты ящик коньяка, который трое сотрудников – В. Владко, А. Галинский и шофер Т. Врона – вместе с друзьями-писателями, ежедневно бывавшими в корпункте, благополучно прикончили.

Впрочем, эта история имела продолжение уже после того, как Тычина в 1967 году скончался. Украинский литературный критик В. Пьянов был составителем сборника статей поэта. Естественно, он включил в сборник и статью о присоединении Украины к России. В предисловии В. Пьянов написал, что это лучшая из публицистических статей Тычины. Ведь то, что автором ее в действительности был Аркадий Галинский, так и оставалось тайной.

Однако возвратимся к судьбе беглецов из Пирятинского лагеря для военнопленных. Поскольку они сбежали из лагеря после первого же дня пребывания там, то все сохранили не только свое оружие, но и воинские документы. У некоторых даже сохранились комсомольские билеты. Поэтому когда 10 октября 1941 года беглецы вышли к своим в районе станции Лихачево Харьковской области и предъявили личное оружие, комсомольские и военные билеты, их сразу не арестовали как дезертиров и не отправили в ГУЛАГ. Однако основной причиной, по которой Аркадий Романович и его спутники и в дальнейшем не подверглись репрессиям, обычно ожидавшим тех, кто бежал из немецкого плена, был приказ верховного главнокомандующего Сталина о 26-й армии, в котором отмечалось, что она «героически сражалась».

Аркадия Романовича направили служить на Закавказский фронт, где он снова попал в окружение. Это было на Северном Кавказе. В окруженных частях начался голод, солдаты и командиры варили ремни, портупеи, кожаные кобуры. Советские самолеты сбрасывали окруженным продукты, но мешки попадали либо в расположение немецких войск, либо в ущелья и расселины гор. Именно тогда у Аркадия Романовича началась цинга, отчего впоследствии у него выпали все зубы и он носил зубные протезы.

Когда окружение было прорвано, Аркадий Романович 22 сентября 1942 года был тяжело ранен и контужен с потерей памяти у селения Дарг-Кох. Выйдя из госпиталя 18 октября 1942 года, он продолжал воевать на Кубани, где 5 мая 1943 года у станицы Петровская снова был легко ранен и контужен, но оставался в строю.

За время войны 1941 – 1945 гг. Аркадий Романович воевал на Юго-Западном, Южном, Закавказском, Северо-Кавказском, 3-м Украинском и 1-м Белорусском фронтах. Неоднократно принимал участие в «непосредственных боях с противником», как написано в его боевой и служебной характеристике, «проявляя при этом доблесть и мужество». В феврале 1943 года Аркадий Романович Галинский был награжден орденом Красной Звезды.

После прорыва советскими войсками окружения на Северном Кавказе старшего лейтенанта Галинского направили служить в 62–8-ю гвардейскую армию, которая после Сталинградской битвы была передислоцирована на Юго-Западный фронт, дабы начать там наступление на Донбасс и выйти на Днепр. Во время наступления Аркадий Романович был уже штабным офицером связи в чине гвардии капитана.

На войне порой случались и забавные истории. Так, однажды после форсирования Северного Донца дивизия, где служил Аркадий Романович, освободила рыбный завод, и интенданты притащили в штаб целую бочку черной икры. Штабные офицеры поглощали икру котелками, но успели отъесть только треть бочки, а оставшимся воспользоваться им было не суждено: из штаба армии поступил приказ доставить бочку с икрой армейскому начальству. Аналогичный случай произошел и тогда, когда дивизия отбила у немцев цистерну спирта, которую также было приказано отправить в штаб армии.

В середине июня 1944 года 8-я гвардейская армия была переведена в состав 1-го Белорусского фронта и вышла на главное направление удара советских войск. Когда освобождали Польшу, Аркадий Романович был участником боев за города Ковель, Люблин, Демблин, Варшаву, Познань. В апреле 1945 года он участвовал в прорыве обороны немцев на реке Одер, в наступлении на Берлин и в овладении Берлином. Эти сведения имеются в подписанных Верховным Главнокомандующим советских войск Сталиным благодарственных грамотах, которые хранятся в архиве А.Р. Галинского.

Аркадий Романович был награжден помимо ордена Красной Звезды также медалями «За оборону Кавказа», «За оборону Киева», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и орденом «Отечественной войны I степени», который давали в 1985 году только участникам войны, имевшим ранения и контузии.

В архиве А. Р. Галинского хранится и текст «Марша 8-й гвардейской армии», в котором имеется такой припев:

К 50-летию битвы на Волге 14 декабря 1992 года Аркадий Романович опубликовал в «Вечерней Москве» заметку «Врага ломая, вперед, восьмая!», где рассказал ряд случаев из жизни штаба армии, которой командовал В.И. Чуйков. Аркадий Галинский вспоминал:

«В 1944 году, когда войска 8-й гвардейской армии вели бои на Днестровском плацдарме, меня вызвали в оперотдел штаба армии. Он располагался в большом одноэтажном доме посреди зеленого села.

Неожиданно в просторную комнату, где на длинном столе была расстелена карта боевых действий, которую обступило несколько офицеров, вошли Чуйков и начальник оперотдела штаба полковник В. Белявский. Все вытянулись в струнку. Чуйков махнул рукой и подошел к карте.

Вдруг началась свирепая бомбежка. Десятка полтора или два «хейнкелей» каруселью пикировали на село. Как и остальные офицеры, я быстро лег на пол. Потом, спустя минуту или две, случайно поднял голову. И увидел, что Чуйков, повернувшись к нам спиной, стоит у окна и вроде барабанит даже пальцами по стеклу. Это зрелище настолько меня потрясло, что я забыл о своем страхе. По счастью, бомбежка кончилась быстро и так же неожиданно, как началась.

В. Белявский, который был любимцем Чуйкова, поднявшись с пола, сказал ему с укоризной: « Что же вы, товарищ командующий? Ведь у окна стоять опаснее всего! Все-таки вы всем нам еще нужны!» – «Что ж, по-твоему, генерал может при всех, как лягушка, шмякаться на пол?» – ответил командующий».

Когда 8 марта 1982 года маршал В.И. Чуйков после тяжелой болезни скончался, Аркадий Романович написал на вырезке из «Правды», где был помещен некролог: «Что такое политика? Про то, что 62-я армия (8-я гвардейская) брала Берлин – ни слова. ГДР ведь не завоевывали! Комедия».

После окончания войны Аркадию Галинскому не удалось сразу демобилизоваться. Он служил настолько хорошо, что В.И. Чуйков на его рапорте о демобилизации написал: «На действительной службе оставить, послать на учебу». Вследствие этого, после окончания войны Аркадий Романович служил в армии еще почти полгода. Демобилизовался же он 8 октября 1945 года с большим трудом как «ограниченно годный II степени» в связи с полученными во время войны ранениями и контузиями.

В оккупационной советской армии, находившейся после войны на территории побежденной Германии, гвардии капитан А.Р. Галинский был назначен помощником начальника военных комендатур земель Тюрингии и Саксонии. Именно с этой должности он и демобилизовался в конце 1945 года. Работа помощника начальника военных комендатур заключалась в том, чтобы создавать военные комендатуры в населенных пунктах оккупированных районов. Кроме того, гвардии капитан Галинский должен был контролировать работу комендантов, следить за выполнением приказов командования а также за тем, чтобы солдаты и офицеры советской оккупационной армии относились лояльно к местному населению и не грабили бы немцев. Впрочем, парки автомобилей, принадлежавших немецким военным частям, находились в распоряжении комендатур, отчего Аркадий Романович во время своих служебных командировок пользовался немецкими автомашинами, причем менял их довольно часто. Дело в том, что по приезде в штаб очередной автомобиль у него отбирали вышестоящие начальники, а ему приходилось брать в Веймаре другую машину.

В архиве Аркадия Романовича сохранились фотографии, на которых запечатлен гвардии капитан Галинский рядом со своим «Мерседесом». Впрочем, в отличие от многих других военачальников, после демобилизации он автомобиль домой не привез. Уезжая, Аркадий Романович на вокзале отдал ключи от машины своему другу, который еще оставался на военной службе.

Во время одной из тех служебных командировок, о которых мы упоминали, Аркадий Романович в сопровождении своего адъютанта и нескольких офицеров подъехал к удивительному по красоте месту неподалеку от Дрездена. На западной оконечности Дрезденского лесного массива, на скалистой косе между двумя прудами высился сооруженный в 1542–1546 гг. охотничий замок курфюрста Морица Саксонского «Шлосс Морицбург», предназначавшийся для феодальной охоты и пышных празднеств. «Шлосс Морицбург», то есть замок Морицбург, являлся родовым поместьем веттинских князей, и залы замка были увешаны художественными произведениями и заставлены ценными предметами прикладного искусства – там были картины, гобелены, дорогая мебель, часы, бронзовые и фарфоровые изделия и пр. Обойдя более 20 залов и комнат замка и удостоверившись в ценности его собрания, Аркадий Романович назначил комендантом замка Морицбург и его помощником двух своих подчиненных и продолжил инспекционную поездку, приказав новоиспеченному коменданту поднять мост и никого более в замок не впускать.

Впрочем, на обратном пути через несколько дней Аркадий Романович и сопровождавший его адъютант вновь заехали в замок Морицбург. К их ужасу и сожалению, «охотничий дом курфюрста» оказался разгромленным и загаженным проходившими в этом районе танковыми частями советской армии. Комендант Морицбурга и его помощник были бессильны, они опустили мост и впустили проходившие мимо части под угрозой расстрела замка курфюрста Морица Саксонского из пушек.

Впоследствии, уже в начале 70-х годов, живя в Москве, Аркадий Романович рассказал эту историю своему приятелю профессору Арсению Владимировичу Гулыге, специалисту по немецкой философии. Арсения Владимировича очень заинтересовала эта история, и в свою ближайшую поездку в ГДР он посетил «Шлосс Морицбург», где выяснил, что правительство Германской Демократической республики в конце 1945 года замок национализировало. В нем в 1947 году был устроен музей эпохи барокко, который существует, вероятно, и по сей день.

Управление комендатур Тюрингии и Саксонии размещалось в городе Веймаре, откуда Аркадий Романович и совершал свои инспекционные поездки. В Веймаре в гостинице «Элефант» был организован офицерский клуб, а в ресторане «Элефанта» давали представления немецкие артисты. Особенно нравились советским офицерам выступления певички-немки, для которой Аркадий Романович перевел на русский язык знаменитую немецкую песенку «Лили Марлен». Она звучала в его переводе так:

Хорошо с тобой вдвоем, с тобой вдвоем под фонарем,

Все послевоенные месяцы службы в Веймаре Аркадий Романович активно занимался спортом: он плавал и играл в футбол. В письме к родителям в Киев он писал 2 сентября 1945 года: «Дорогие! Очень бы хотелось, чтобы эта открытка дошла до Вас, и Вы увидели место, где я провел бОльшую часть свободного времени в период бытия в Веймаре. Этот замечательный бассейн доставил мне немало удовольствия… Завтра выезжаю в Берлин, заканчиваю сборы».

Гвардии капитан Галинский ждал демобилизации недалеко от Берлина. Он прислал родителям в Киев фотографию виллы под Берлином, где разместился командный состав его гарнизона. На обороте открытки письмо: «Дорогие! Пишу Вам эту маленькую открытку для того, чтобы на обороте ее продемонстрировать виллу, в которой проживает ныне автор этих строк. Как видно на фото, она стоит на берегу чудесного озера. Здесь же, на крыше «гаража» для лодок, я неоднократно игрывал в шахматы. Я думаю, что Вы сможете оценить красоту этого места, ранее служившего в качестве наиболее фешенебельного курорта для отдыха богатых берлинцев». Позднее, уже после войны 1941-1945 гг., поэт Семен Гудзенко, друг Аркадия Романовича, которому он рассказывал о своей жизни в оккупационной зоне Германии, написал об этом в одном из стихотворений:

Кто-то из поэтов, кажется, Константин Симонов, сочинил на эту тему пародию, достаточно злую и смешную:

Когда Семен Гудзенко умирал от опухоли мозга в институте им. Бурденко, Аркадий Романович сидел у его постели. Семен попросил друга, чтобы он хорошо выдал замуж остающуюся вдовой его двадцатипятилетнюю жену Ларису Жадову, дочь генерала А.С. Жадова. Аркадий Романович выполнил просьбу Гудзенко и посоветовал Ларисе выйти замуж за знаменитого поэта Константина Симонова, а ее руки, кроме Симонова, просили Михаил Луконин и Назым Хикмет. Но все это было в конце 50-х годов, и об этом подробно будет сказано далее, а пока в 1945 г. Аркадий Романович, находясь в Берлине и ожидая демобилизации, играл в футбол в гарнизонной футбольной команде. Футболисты встречались с командами других оккупационных войск, дислоцированных в Германии. Играли на стадионах в Берлине и Потсдаме, а иногда во французской и английской зонах. Особенно полюбил Аркадий Романович берлинский стадион «Олимп». Открытку с общим видом этого колоссального сооружения он даже послал своим родителям в Киев с просьбой ее сохранить.

Готовясь к отъезду на родину, Аркадий Романович приобрел гражданскую одежду, о чем также сообщал родным: «Ваш военный (но в глубине души гражданский) сын дарит Вам этот снимок, надеясь, что последующие годы будут проведены им именно в гражданских костюмах».

На двух других снимках, где он изображен в армейской форме гвардии капитана, написано: «Быть веселым всегда, не унывать, каковы бы ни были дела, – вот девиз который помог мне перенести 4 страшных года». И еще: «Дорогим моим мамусе и дяде Саше от их военизированного сына, который так бесконечно тоскует по Родине, находясь оккупантом в тяжелой Германии…»

Семен Гудзенко под впечатлением рассказов друга о его работе в управлении военных комендатур написал на одном из подаренных Аркадию Романовичу сборников своих стихов рядом с текстом знаменитой «Баллады о коменданте», созданной в марте 1945 года, посвятительную надпись, начинающуюся словами «Старому коменданту А. Галинскому…».

Глава III. Послевоенные годы

Напомним, что Аркадий Романович, лежа в феврале 1995 года в больнице, написал несколько страниц для задуманной им автобиографической книги «Заметки простака». Несколько отрывков мы уже цитировали. Вот еще один.

«Вернувшись двадцатитрехлетним парнем с войны, которую я от начала до конца провел на фронте, дослужившись от рядового до капитана, я поступил на филологический факультет Киевского университета и то лишь – поскольку не был принят в местный Институт физкультуры по причине неподходящего здоровья. Комиссия обнаружила ранения и контузии, которых у меня было предостаточно. Занятия же в Институте физкультуры, причем даже не на спортивном, а на педагогическом факультете, требовали от абитуриентов отменного здоровья, а я был демобилизован в конце 1945 года как «ограниченно годный II степени». Хотелось же мне стать тренером (я видел мысленно уже, как привожу своих подопечных к большим успехам) или – по окончании аспирантуры – преподавателем физкультуры, теоретиком. Хотелось еще быть спортивным комментатором радио (телевидения тогда еще в помине не было), а уже если не получится, то – спортивным журналистом. Но в Киеве, где я поначалу осел (тут жили мать и отчим и отсюда я был призван после окончания средней школы в 1940 году в армию), отсутствовали не только штатные места спортивных радиокомментаторов, но и вообще какие-либо спортивные издания. Вот так, воленс-ноленс, я и попал в университет, где состояние моего здоровья никого не интересовало. Тут я стал вскоре ведущим игроком первой волейбольной команды, одной из самых сильных в городе. 1946 год в Киеве был в материальном отношении очень труден, так что волейболом я в какой-то мере еще и прирабатывал: если команда выступала удачно, нам выдавали талоны на питание или – за бесценок – трикотажные тренировочные костюмы. А подчас даже небольшие денежные премии от щедрот болельщика-ректора. Не менее доходной статьей была игра в ватерполо за «Динамо». В университете водное поло тогда не культивировалось, и для игры в «Динамо» я получил специальное разрешение.

Вместе с тем учиться на филологическом факультете было, по идее, очень интересно. Оказалось, что филология мне вовсе не чужда! В свое время в средней школе я всегда был на хорошем счету у учителей литературы, много читал и почему-то писал грамотно. У меня была хорошая дикция, отчего мне часто поручали зачитывание вслух отрывков из Пушкина, Толстого, Гоголя, Чехова. Но в седьмом классе, когда я попал в число лучших юных волейболистов, пловцов и ватерполистов Киева, стал больше тренироваться и ездить в другие города, получать какие-то значки, медальки и призы, занятия в школе отошли, увы, на какой-то очень дальний план, тем более, что у меня нашелся в школе влиятельный заступник в лице учителя физкультуры, который, как правило, улаживал все проблемы с моими «двойками» по алгебре, тригонометрии, химии, физике (остальные предметы я по инерции ухитрялся сдавать иногда на «четверки» и даже «пятерки»).

Вот так я попал в университет и сразу стал там ведущим игроком и капитаном первой волейбольной команды. А как же филологический факультет? Учиться было интересно, но спорт все же сильно отвлекал. Как вдруг я оказался заведующим спортивным отделом «Киевской правды», причем это место было создано специально для меня, и вовсе не из-за каких-либо моих заслуг или умения, а что называется по знакомству, по блату. Эта история требует, однако, объяснения и я постараюсь справиться с ним далее максимально коротко…»

Здесь этот отрывок недописанной книги обрывается; сложившуюся же в жизни героя повествования ситуацию проясним мы. В 1946 году Аркадий Романович перевелся на второй курс русского отделения филологического факультета Московского государственного университета, а через год вернулся в Киев, где и женился в 1947 на своей бывшей киевской сокурснице Светлане Николаевне Фоминой. Она была дочерью харьковского футболиста Николая Фомина. Но ее мать предпочла футболисту партийного деятеля по фамилии Мокиенко и забрала с собой дочь в новую семью. Когда в 1934 году Киев стал столицей УССР, правительство, в составе которого был и Мокиенко, переехало из Харькова в Киев. Так семилетняя девочка Света Фомина в 1934 году оказалась в Киеве и в 1945 году поступила на первый курс русского отделения филологического факультета, где с ней и познакомился Аркадий Романович. Мать и отчим Светланы были влиятельными людьми. Отчим был киевским председателем горсовета (как теперь говорят – мэром), а мать заведовала спецотделом киевского обкома партии. Когда Аркадий Галинский женился на Светлане Фоминой, ее родители, считая, что муж их дочери должен прилично зарабатывать, а не быть бедным студентом (а студенты жили в то время на сущие гроши), позаботились о том, чтобы в «Киевской правде» открылся спортивный отдел, и устроили заведующим этого отдела Аркадия Романовича. Там он и работал с 1947 по 1951 год. Так как диплома о высшем образовании у него не было, ему пришлось в 1951 году сдать на филфаке Киевского университета экстерном все экзамены. В результате диплом филолога был получен. В том же 1951 году он развелся со Светланой Фоминой.

В сентябре 1951 года А.Р. Галинский поступает на работу в редакцию московской «Литературной газеты». Далее мы опять предоставляем слово самому герою нашего рассказа.

«В редакции «Литературной газеты», где я служил в 1951–1957 годы (вначале собкором по Украине, затем – в центральном аппарате: спецкором и фельетонистом), меня сразу сочли своим, хотя сам я все годы ощущал себя там инородным телом. Другого такого «чужака», как я, быть может, не было в этой редакции за многие годы ее существования. Попасть в вожделенный штат «Литературки» стремилось всегда громадное число безвестных еще, как правило, начинающих прозаиков, критиков, поэтов, литературоведов, ибо каждый из них твердо знал, что нижайшее даже положение в редакционной иерархии «литраба» (литературного работника) открывало пути в столичный литературный мир, а при должной сноровке, спустя какое-то время, и в члены Союза писателей СССР, а значит – в издательства, литературно-художественные журналы, не говоря уж о творческих командировках и путевках в дома творчества в Переделкине, Коктебеле, Малеевке, Дубултах, а также – дорогу в активисты так называемого «Бюро пропаганды» Союза писателей, которое оплачивало членам союза выступления в библиотеках (перед десятком-полутора читателей), в фабрично-заводских цехах и клубах, в колхозах и воинских частях даже по тогдашним ценам совсем неплохо. В «Литературке» едва ли не у каждого начинающего «литраба» быстро появлялись новые связи и знакомства, в основном, по принципу «я – тебе, ты – мне», то есть вначале я заказываю тебе и затем так или иначе пробиваю на полосу газеты хвалебный отзыв о твоем опусе, а затем ты тиснешь, пусть и мимоходом, доброе словцо обо мне где-нибудь в «своем» издании – то ли в «Знамени», то ли в «Октябре», «Огоньке» или даже в «Вечерочке». Меня же это не интересовало совершенно.

На этом текст Аркадия Романовича обрывается…

Глава IV. Судьба журналиста

В 50-е годы в Киеве жили два знаменитых русских писателя – Виктор Платонович Некрасов и Николай Иванович Дубов. С обоими Аркадий Романович дружил и часто встречался в киевском корпункте «Литературной газеты». В 1955 году Николай Дубов подарил Аркадию Романовичу свой роман «Сирота» со следующей надписью: «Аркадию Галинскому, честному, бесстрашному человеку и журналисту – дружески». Примерно в это же время Виктор Некрасов презентовал ему вышедшую еще в 40-е годы книгу «В окопах Сталинграда» с надписью: «Адик! Читай и учись, как надо писать хемингуёвину. Вика». Книгу эту у Аркадия Романовича вскоре «зачитали», и тогда Виктор Некрасов подарил ему второе издание с надписью: «Взамен украденного первоиздания», а на нескольких страницах текста книги написал: «Украдено у Галинского», взяв эти надписи в рамочки (Виктор Некрасов, в сущности, повторил формулировку Владимира Гиляровского, который заказал в свое время экслибрис с такой надписью: «Эта книга украдена из библиотеки В.А. Гиляровского»). Когда Виктора Некрасова вынудили эмигрировать из СССР в Париж, он оттуда писал Аркадию Романовичу письма. Ведь Аркадий Галинский был среди тех немногих, кого не испугала диссидентская судьба Виктора Некрасова.

Вообще-то Аркадий Романович дружил и с другими прозаиками и поэтами, помимо Семена Гудзенко, Николая Дубова и Виктора Некрасова. Его друзьями и приятелями были Наум Коржавин, Александр Межиров, Константин Симонов, Михаил Луконин, Семен Липкин, Юрий Трифонов, Юрий Ряшенцев, Евгений Рейн, Евгений Евтушенко, Евгений Винокуров, Наум Гребнев, Владимир Приходько. Но вернемся к письму Виктора Некрасова.

Когда первое письмо от Некрасова прибыло из Парижа в Москву, произошла весьма занимательная история. Аркадий Романович позже, уже в постсоветское время, описал ее и опубликовал в журнале «Столица» под названием «Письмо от Виктора Некрасова». Вот эта история.

«Около полуночи 9 апреля 1975 года в московской моей квартире зазвонил телефон, и в трубке раздался голос Бобы Б., человека веселого, остроумного, вхожего в столичные художественные и киношно-артистические клубы. С ним мы познакомились в начале 50-х годов в Киеве, где я работал собственным корреспондентом «Литературной газеты» по Украине, а он преподавал историю искусств в местном художественном институте.

В те годы при корпункте «Литературки» как бы сам собой образовался литературно-художественный «салон», который регулярно посещали «украинские русскоязычные» писатели (в том числе – Виктор Платонович Некрасов)… Непременным участником наших посиделок стал вскоре и Боба Б. Но через какое-то время в художественном институте к нему начал придираться партком, в результате чего из украинской столицы в конце концов с помощью обкома партии Бобу Б. выжили, приписав ему несуществующие идеологические ошибки. Он вернулся в Москву, и в связи с этим кем-то из его многочисленных знакомых была сочинена эпиграммка:

В Москве жизнь Бобы наладилась: он что-то где-то преподавал, писал статьи, популярные книги по искусству… И вот неожиданный полуночный телефонный звонок в моей тесной квартирке на Зубовской. Боба объясняет, что находится неподалеку от моего дома и хотел бы на минутку зайти.

…Сидим на кухне, пьем чай. Вначале Боба заводит светский разговор, потом спрашивает: «Ну, что пишут тебе из-за бугра?» Но ввиду того, что с забугорьем никакой переписки у меня еще не было, я пожал плечами и сказал, что не понимаю вопроса. После чего Боба, рассказав свежий анекдот и допив чай, отправился восвояси. Мы с женой недоумевали: для чего он приходил?

Все объяснилось утром, когда я вынул из почтового ящика – вместе со вчерашней «Вечеркой» – красивый заграничный конверт. Это было письмо от Виктора Некрасова, незадолго перед тем вытолкнутого властями на Запад. Эмиграцию, на мой взгляд, Некрасов воспринял не как потерю чего-то необыкновенно дорогого и важного, а, напротив, как счастливое приобретение этого дорогого и важного. Словом, не как беду, а как благо.

В киевской квартире Некрасова, над его тахтой, висела большая цветная карта Парижа, на которой изображен был каждый дом и сквер, каждый памятник или фонтан. А рядом с тахтою, впритык к окну, стоял письменный стол, за которым Некрасов работал. Так что стоило ему поднять глаза – и он уже мысленно бродил по парижским бульварам, улицам, площадям, набережным, паркам. Город этот (Некрасов, как известно, жил в Париже ребенком) Виктор Платонович обожал, и чувство это усилилось многократно, когда он побывал в Париже вторично, человеком немолодым, ему было тогда уже за пятьдесят.

Не знаю, удивит или не удивит вас получение этого письма, но очень хотелось бы, чтоб обрадовало.

Я часто, очень даже часто вспоминаю вас и те немногие часы, которые провел у вас дома и в прогулках по сианукским и нородомским переулкам[7]. Вспоминаю все разговоры на кухне за чашечкой по-галински сделанного кофе, воспоминания и прогнозы, планы, перспективы, ближневосточные проблемы и отдельные характеристики тех или иных персонажей.

Вспоминал и в Париже, вернее под Парижем, в тишине и уюте домика наших друзей, в котором мы жили (и творили!), вспоминаю и сейчас, в городе, по-английски написанном в начале этой страницы… Здесь я закончил свое лекционное турне по англ. университетам и, хотя и валюсь с ног, но решил всех «обрадовать» (и тут же становлюсь в тупик – действительно ли так уж радую…).

В Англии я месяц, за кордоном 1/2 года… Человек я беспечный и легкомысленный, поэтому далеко не заглядываю. Проблем здесь миллион (как везде и как и ожидалось), но не во все я в силах вникнуть, а другие, мне кажется, яйца выеденного не стоят. У меня же их три. 1) Писать (и по возможности с этого жить). 2) Поглядеть свет. 3) И иметь рядом детей.

Последнее зависит, понимаете, не только от меня, а первые две с божьей помощью осуществятся. Что будет дальше, покажет время, пока же пожаловаться на отсутствие внимания и заботы не можем. И во Франции, и здесь.

Осесть решили в Париже. Стоит, блядь, мессы! (Название одной из моих будущих книг.) Квартиры пока нет, живем у друзей (хороших!), книги и вещи еще не распечатаны. Вот вернемся отсюда (а я еще на недельку-полторы в Канаду, а?) и займемся этим делом вплотную. Так и говорите всем, кто будет спрашивать, чем Вика занимается во Франции. «Ищет в Париже квартиру…» Разве можно придумать занятие заманчивее?

Здесь (во Франции) переиздали «Окопы», т. что на первое время хватило. Перед отъездом сюда сдал в изд-во свою «новую» вещь. Собственно говоря, она старая, написана более 3-х лет тому назад и благополучно пролежала 11/2 года в «Н. мире» и столько же в «Москве» (пожаловаться не могу – и те и те заплатили по 100%), а теперь дополненная и расширенная, надеюсь, к лету–осени появится на книжных прилавках Лютеции.

Из Киева уезжал без всякой грусти. Горсточка, человек 10–12, провожающих, остальные … А прожил я в Киеве все же 60 с гаком. И жителей в нем 11/2 миллиона… Общий наш друг года два уж как не общался. Так, на люду, «привет-привет». Жаль…

«Из Киева уезжал без всякой грусти» – одна эта фраза рисует картину более сложную, на мой взгляд, нежели та, что создана многочисленными авторами воспоминаний о Некрасове, которые утверждают, будто Виктор Платонович был по-настоящему влюблен в родной город. Между тем Некрасов стремился навсегда покинуть Киев еще в молодости, когда вначале сделал попытку поступить в студию МХАТа, а потом (по окончании архитектурного факультета Киевского инженерно-строительного института) предпочел стабильной профессии архитектора беспокойную судьбу актера передвижного театра, в связи с чем и уехал в Ростов-на-Дону. После войны, как только Некрасов стал писателем и в кармане у него завелись свободные деньги, он при первой же возможности улепетывал из родного города в Москву, где приятелей у него, кстати сказать, было несоизмеримо больше, чем в тихом сиренево-каштановом Киеве. Кто-нибудь скажет, правда, что уже в 1947 году, получив Сталинскую премию за повесть «В окопах Сталинграда», Некрасов мог свободно перебраться в Москву. Верно. Но когда я завел с ним на эту тему разговор, он со свойственной ему прямотой сказал: «Да ведь здесь я первый парень на деревне!». Действительно, большей знаменитости в Киеве не было.

Некрасов же был не только писателем, но и, как говорится, актером в жизни, то есть не мыслил себя без публичности, как актеры не мыслят себя без сцены и зрителей. Проще сказать, Некрасов не мог обходиться без постоянного узнавания его – куда бы он в Киеве ни направлялся. А в многомиллионной запруженной людьми Москве – неделями ходил по центральным улицам и никто его здесь не узнавал, как не узнавали, скажем, Твардовского, Эренбурга или Паустовского.

А в Киеве: «Виктор Платонович, здравствуйте!», «Вика, привет!», «Старик, кого я вижу!», «Отец родной, по стаканчику, а?». И он всем улыбался, и говорил приятные вещи, и надписывал книги, и восседал во главе любого пиршества, причем в гости неизменно брал свою и в самом деле замечательную маму Зинаиду Николаевну.

Но едва Некрасов стал даже не диссидентом еще, а «диссидентом на четверть» или «полудиссидентом», как его перестали узнавать на улицах, приглашать в гости, приходить к нему. Кроме трех-четырех человек, в основном старых женщин да еще закрепленных за ним (и не прятавшихся даже) нескольких стукачей, постоянного общения у Некрасова в Киеве больше ни с кем уже не было…

Нынче в Киеве одно за другим публикуются воспоминания о Викторе Некрасове тех людей, которые в пору его диссидентства, завидев писателя на Крещатике, ныряли в первую же подворотню, чтобы только с ним не поздороваться. Впрочем, надо признать, что Киев тогда был город свирепый – там с независимыми людьми КГБ не шутил.

Любил ли Виктор Платонович родной город? Я думаю, что его отношение к Киеву было в последний период примерно таким же, как в свое время у его земляка – Михаила Афанасьевича Булгакова. Булгаков восхищался царственной красотой Киева, но, говоря в очерке «Киев-город» о тамошних науке, литературе и искусстве, формулировал кратко: «Нет»…

…Прочтя письмо, я позвонил Бобе Б. и, сообщив про наше обыкновение вынимать из почтового ящика «Вечерку» вместе с утренними газетами, спросил, что именно его интересовало вчера: содержание полученного нами письма или канал, по каковому Некрасову будет отправлен ответ? Не промолвив ни слова, Боба положил трубку. А буквально через несколько дней мы совершенно случайно столкнулись с ним на узеньком арбатском тротуаре лицом к лицу. Боба Б. определенно растерялся и сказал: «Ответ Виктору Платоновичу можешь передать через меня, но только не пиши в нем ничего такого…» Я сказал: «Спасибо, не надо, я могу и сам отнести свое письмо на Лубянку». С тех пор больше мы с Бобой Б. не виделись. Весточки же от Некрасова я получал «из-за бугра» неоднократно».

Но мы отвлеклись от рассказа о корпункте «Литературки» в Киеве. Жизнь киевского корпункта «Литературной газеты» частично описана в книге Л. Лазарева «То, что запомнилось» (М., 1990).

«…В начале декабря 1955 года <…> я впервые отправился в командировку в Киев, – пишет Л. Лазарев. – Меня встречал Аркадий Галинский, мой университетский однокашник и друг, работавший собственным корреспондентом «Литературной газеты» по Украине, а когда мы приехали в корпункт, там вскоре появился предупрежденный о моем приезде Некрасов …

Надо сказать, что в те времена корпункт «Литературной газеты» играл там роль, выражаясь нынешним языком, неформального литературного клуба. И не только литературного – немало интересных людей самых разных профессий пришлось мне там видеть: и «киношников», и художников, и врачей, и инженеров <…>. Заходили туда мимоходом, как будто бы на минутку, а застревали обычно надолго. Благо там были три комнаты – одна из которых вроде бы предназначалась для приема посетителей, лучше сказать, для трепа, в котором вовсе не обязательно принимали участие хозяева (многие гости чувствовали себя как дома), а во второй, которую тоже порой захлестывали волны пришельцев, делалось дело. Но по-настоящему служебной эта комната становилась лишь тогда, когда изредка появлялся возглавлявший корпункт Владимир Николаевич Владко, популярный до войны украинский писатель <…>, человек с отменными манерами, всегда внешне и внутренне застегнутый на все пуговицы, смахивающий на англичанина, вернее, на то, как мы себе представляем англичан. <…> Киевский корпункт, судя по выходившим на полосу материалам, был лучшим в «Литературной газете». Там работали блестящие журналисты – большая часть из них была или становилась писателями, – и то, что было наработано предшественниками, не уходило в песок, не пропадало, передаваясь по своеобразной эстафете, прочно утвердилась необходимая в любом деле преемственность»[8].

Аркадий Романович, по его собственным словам, которые мы привели выше, был в «Литературной газете» «инородным телом». В киевский корпункт «Литературной газеты» его пригласил как раз вышеупомянутый тогдашний заведующий этим корпунктом украинский писатель Владимир Николаевич Владко.

Владимир Владко был писателем-фантастом, он писал по-украински, и его романы «Аргонавты Вселенной» и «Потомки скифов» пользовались популярностью у читателей. Аркадий Романович считал В.Н. Владко своим учителем в журналистике. Об этом свидетельствуют надписи Владимира Владко на подаренных Аркадию Галинскому фотографии и книге. Надпись на книге: «Дорогому моему соратнику Аркадию Романовичу Галинскому на добрую память дружески. 30.12.52. Киев». А на фотографии надпись более конкретная, говорящая об их взаимоотношениях: «Дорогому моему А.Р. Галинскому – с большими надеждами. 1953».

Надежды старшего друга Аркадий Романович оправдал – он стал знаменитым журналистом. Работая в киевском корпункте «Литгазеты», Аркадий Галинский довольно часто писал фельетоны. Фельетонистика вообще его интересовала давно. Он хорошо изучил творчество известных русских фельетонистов и театральных критиков Власа Дорошевича и Александра Кугеля. Русской фельетонистике была посвящена и дипломная работа Аркадия Романовича в Киевском университете. Еще до начала работы в «Литературке» он публиковал в «Правде» в соавторстве с корреспондентом этой газеты по Украине Евгением Киселевым такие фельетоны, как «Обида Григория Колесника» (о том, как жокея Киевского ипподрома заставляли выкармливать свинку для начальника из Министерства культуры), «Философские тонкости» (о плагиате, совершенном кандидатом философских наук А.Г. Белоусом), «Мери Ме» (о малограмотном кандидате филологических наук) и другие. Один из этих фельетонов назывался «На щуку…». В нем рассказывалось, как сотрудники Киевской пожарной команды, которые охраняли речной порт на Днепре, в рабочее время ловили на пожарных катерах рыбу.

Фельетон Аркадия Галинского «Музыкальная история», напечатанный 24 апреля 1952 года в «Литературке», вообще прогремел на всю страну. В нем шла речь о том, что основным условием своего перехода из Одесской оперы в Киевский оперный театр молодая певица Зинаида Старченко поставила зачисление в труппу ее мужа В. Авдеева в качестве «тенора первого положения». Между тем всем было известно, что В. Авдеев пел удручающе фальшиво и плохо. А в Киевской опере еще не до конца изгладились воспоминания о муже другой очень известной певицы, который в партии герцога в опере «Риголетто» вместо того, чтобы брать верхнее «ля», уходя за кулисы, подбрасывал вверх свою шляпу с перьями.

Словом, в этих случаях, писал Аркадий Романович, невольно вспоминалась мрачная поговорка кулис: «Если у человека нет голоса, то это надолго». В. Авдеева же приказал зачислить в труппу Киевской оперы тогдашний председатель республиканского Комитета по делам искусств Д. Копица, в результате чего на первом же спектакле «в одной из лучших опер страны при 2000 зрителей в сопровождении замечательно сыгранного оркестра, в костюме Фауста и в соседстве с талантливыми певцами и артистами по сцене ходил, двигался, открывал рот … и не пел человек, заведомо непригодный для этой большой и ответственной партии,» – говорилось в фельетоне Галинского.

В фельетоне «Защитите меня от нападок», опубликованном 19 апреля 1955 года, А. Галинский писал о заведующем кафедрой новой истории Киевского университета К.Е. Джеджуле, учебник которого «История Франции» оказался беззастенчивой компиляцией. Другой фельетон – «Случай в библиотеке» – рассказывал о кандидате исторических наук А. Ермоленко, который накатал жалобу на сотрудников библиотеки, сделав на полутора страницах 29 орфографических ошибок.

12 февраля 1955 года «Литературка» опубликовала под рубрикой «Заметки на полях» фельетон своего корреспондента по Украине А. Галинского, названный «Перестарались». Это был рассказ о том, как украинская газета «Радянська культура» поместила хвалебную рецензию на не вышедшую еще книгу А. Трипольского «Проблемы социалистической эстетики». Вторая хвалебная рецензия на эту книгу появилась в молодежной киевской газете «Сталинское племя».

А. Галинский вспоминал попутно, что за несколько лет до этого на защите кандидатской диссертации А. Трипольского организованный диссертантом хор друзей-товарищей скандировал «Докторскую ему! Докторскую!» в тот момент, когда ученый совет покидал зал, чтобы проголосовать. Однако ученый совет не внял этим выкрикам, и обиженный диссертант обратился к известному академику с просьбой войти в ВАК (Всесоюзную аттестационную комиссию Академии наук СССР) с персональный ходатайством «о присуждении А, Трипольскому степени доктора наук».

Текст «персонального ходатайства» был составлен самим А. Трипольским, «не пожалевшим для этого ни сил, ни высокопарных выражений», – писал А. Галинский и заключал: «Несколько ошеломленный академик передал текст «своего» ходатайства правлению Союза писателей Украины. Получился конфуз. Вряд ли стоило обо всем этом вспоминать, если бы не произошел новый конфуз, тот самый, о котором рассказано выше», то есть та же группа приятелей А. Трипольского несколько поторопилась расхвалить в республиканской украинской прессе еще не вышедший опус своего друга.

Публикация этого фельетона вызвала целый шквал нападок на его автора. Газета «Радянська культура» попыталась «обосновать» свою необычную поспешность, поместив фотоснимок книги А. Трипольского и умолчав о том, что ни одного экземпляра книги в продажу еще не поступило. «Видимо, чувствуя шаткость своей позиции, “Радянська культура” ответила на выступление “Литературной газеты” недостойным выпадом против нее и против автора заметки “Перестарались” А. Галинского», – сообщалось 8 марта 1955 года в материале «По следам выступлений “Литературной газеты”».

Однако на этом скандальная история не закончилась. Тогда же, в 1955 году, на имя главного редактора «Правды» поступило письмо от «деятелей украинской культуры», в котором утверждалось, будто бы собственный корреспондент «Литературной газеты» А. Галинский «глумится в своих фельетонах над работниками украинской науки и культуры». Во втором письме, пересланном для сведения и в «Литературку», авторы пытались опорочить Галинского путем грубого искажения различных фактов из его жизни. Они утверждали, будто Галинский «присвоил себе звание офицера», что он «был изгнан из редакции «Киевской правды» и был исключен из Киевского университета», что он «использовал свое положение журналиста в личных целях» и т. д. и т. п.

Редакция «Литгазеты» опровергла все эти измышления, но в мае 1955 года в № 9 столичного московского журнала «Партийная жизнь» в передовой статье, озаглавленной «Советский журналист», были использованы все эти обвинения, дабы очертить для примера фигуры «журналиста-непрофессионала». «Тов. Галинский никуда из Киева не выезжает, он оторван от писательской организации. Вся его литературная продукция в газете состоит из трех фельетонов, корреспонденции о плохой работе библиотеки для слепых и нескольких информаций. Зато корреспондент часто бахвалится, что является сотрудником солидной газеты и может любого “разделать под орех”», – говорилось в передовой статье «Партийной жизни».

Правда, в ответ на эти обвинения заместитель председателя правления Союза писателей Украины Леонид Новиченко сообщил в редакцию журнала «Партийная жизнь», что «за время своей работы в “Литературной газете” с осени 1951 года тов. Галинский А.Р. организовал 76 выступлений украинских писателей на страницах этой газеты не только на литературные темы, но и по разным проблемам жизни республики. Исходя из этого, Президиум Союза писателей Украины считает, что для обвинения тов. Галинского в оторванности от писательской организации нет оснований».

Впрочем, редакция журнала «Партийная жизнь» не собиралась публично признаваться в том, что она оклеветала Галинского, ибо «честь мундира» в СССР редакциям полагалось защищать во чтобы то ни стало. Спустя почти два года после опубликования передовой статьи, в которой А. Галинский был ошельмован как проходимец в журналистике, Аркадия Романовича пригласили в редакцию «Партийной жизни» и показали ему «письмо группы работников культуры и науки г. Киева», требовавшее его изгнания из «Литературной газеты». Тогдашний главный редактор «Партийной жизни» Т. Абалин признал, что редакция была дезинформирована, но опровержение дать не пожелал. Он предложил оклеветанному журналисту в качестве компенсации за моральный ущерб выступить со статьей о чем-нибудь на страницах «Партийной жизни», но Аркадий Романович от такой формы «компенсации» отказался.

Словом, публикация в «Литературной газете» целого ряда материалов, в которых Аркадий Галинский бесстрашно критиковал местные власти на Украине, привела к тому, что редакция «Литературной газеты» под напором украинского ЦК партии вынуждена была перевести своего корреспондента в Москву, в центральный аппарат редакции. Так Аркадий Романович и его вторая жена Ирина Львовна Шмарук, принявшая фамилию мужа, очутились в Москве.

Поскольку квартиры в Москве у них не было, да и в Киеве Аркадий Романович жил у своих родных, а Ирина Львовна – у своих, их поселили в одной из редакционных комнат в здании «Литературной газеты» на Цветном бульваре. Эта комната находилась на шестом этаже редакции, рядом с кинозалом и редакционным буфетом, так что иногда и на улицу (а на дворе стояла холодная московская зима) выходить не требовалось.

В эту пору Аркадий Романович был сотрудником отдела информации, а затем и отдела фельетонов и продолжал свою деятельность фельетониста, порой помещая фельетоны на страницах «Литературной газеты» под своей фамилией, а порой – и под псевдонимами «А. Романов» и «Благодарный читатель». Фельетоны Аркадия Романовича то и дело оборачивались для него скандалами. Ведь считалось, что в Стране Советов все идет как надо и критиковать некого и незачем. Фельетон «Пепел твоего праха…», опубликованный под рубрикой «Опыт рецензии», наделал много шума даже и в самой редакции. В нем под видом хвалебной рецензии высмеивалась книга некоего А. Кузнецова «Макей и его хлопцы», вышедшая в издательстве «Ульяновская правда», причем автор являлся старшим редактором этого же издательства.

А. Галинский писал: «Нельзя пройти мимо того, что автор удачно переработал и творчески обогатил ряд известных уже изречений, как то: “собака лает, ветер относит”, “черная немочь” и, наконец, до совершенства отточенное – “пепел твоего праха стучит в мое сердце”».

Язык произведения, иронизировал Аркадий Романович, живет сам по себе: «Отряд жил большой политической жизнью», «Часовой, точно сова, вращает голову во все стороны», «Поддерживая свой престиж, разведчики безрассудно бросались в бой» и т. д. и т. п. В конце фельетона А. Галинский, скрывшись под псевдонимом «Благодарный читатель», иронично сетовал на то, что книга вышла, к сожалению, без портрета автора.

Однако на редакционной «летучке», на которой обсуждался очередной номер газеты, нашлись коллеги, которые осудили этот блестящий фельетон. Так, некто Елисеева заявила, что Аркадий Романович, дескать, «перетончил» и читатели этого фельетона могут не понять, в чем тут отступление от норм русского языка. Не объяснено, мол, это в самом фельетоне.

А. Галинский обличал в своих фельетонах плагиаторов, которых множество развелось в те благодатные для них времена. Так, в фельетоне «В мире искусства» (26 января 1957 г.) Аркадий Романович сообщал о плагиаторах, укравших произведения у Л. Ленча, Ю. Левитанского и др. и опубликовавших их под своими фамилиями. Автор фельетона Галинский предлагал заменить слова «плагиат» и «плагиатор» более понятными и ясными словами – «кража» и «вор».

Таким образом, Аркадий Галинский становился «неудобным» журналистом в «Литературной газете». Начальство получало от вышестоящих органов реприманды за смелые его выступления. И, наконец, когда А. Галинский выступил против партийного журнала «Советская печать» в анонимной заметке «Мелочи», опубликованной 2 марта 1957 г., терпение начальства «Литературной газеты» лопнуло.

В этой заметке Аркадий Романович среди прочего смеялся над выражением «оконтурено место будущей плотины», которое он нашел в журнале «Советская печать». На следующий день после выхода заметки тогдашний главный редактор «Литературки» В. Кочетов на редакционной «летучке» гневно вопрошал: «Кто писал эти моршанские заметки!?». Видно, ему здорово влетело в ЦК за то, что газета осмелилась критиковать партийный журнал.

Аркадий Романович и его жена Ирина Львовна в это время жили на зимней даче «Литературной газеты» в Переделкине, ожидая окончания строительства редакционного дома, то есть своей очереди на квартиру (а в этой очереди А. Галинский числился первым по списку).

Аркадия Романовича вызвал заместитель главного редактора «Литературной газеты» В. Косолапов и сказал: «Выбирайте на карте Советского Союза город, и мы там откроем для Вас корпункт. Больше держать Вас в центральном аппарате редакции Кочетов не собирается».

Тогда Аркадий Романович отправился в редакцию газеты «Советский спорт», которая как раз превратилась и еженедельной в ежедневную, и получил должность заведующего корпунктом этой газеты в Киеве. Дело в том, что о спорте Аркадий Романович писал постоянно. Он начал писать о футболе в 1947 году, еще работая в «Киевской правде», и даже выпустил в 1950 году в Киеве футбольный «Календарь-справочник». Учась на филологическом факультете МГУ, в ноябре 1946 года А. Галинский опубликовал в «Советском спорте» первую свою статью Лев Толстой и спорт, за что тогдашний декан филологического факультета академик В.В. Виноградов даже хотел отчислить «прыткого писателя» из числа студентов университета. В «Литературной газете» А. Галинский также писал о футболе и о спорте. 23 августа 1955 г. «Литгазета» напечатала его отчет о знаменитом матче между сборной СССР, в составе которой играли многие спартаковцы, и тогдашним чемпионом мира командой ФРГ. Матч закончился победой советских футболистов. «Игра складывалась напряженно и неровно, гости нападали часто и остро… Воля решила успех советских футболистов. Их атаки следовали все чаще и, наконец, стали непрерывными. Все возрастающий гул стадиона сопровождал их около получаса. В этом длительном и безостановочном штурме счет был выровнян и увеличен до 3:2». Дело в том, что еще сильны были воспоминания о Великой Отечественной войне и наша победа в этом матче рассматривалась как победа русских над немцами.

Итак, летом 1957 года Аркадий Романович и его жена Ирина Львовна покинули Москву, вернулись в Киев и поселились в квартире родителей Ирины Львовны на одной из центральных киевских улиц.

В Киеве А. Галинский основал корпункт «Советского спорта» по Украине, получив для него помещение в здании при Центральном республиканском стадионе, на котором проходили главные футбольные матчи. На этой же улице находился и республиканский Институт физкультуры. В здании, где располагался корпункт, помещались спортивные залы, в которых проводились волейбольные и баскетбольные соревнования, а также первенства Украины по спортивной гимнастике. Тут же был и бассейн, где проходили соревнования по плаванию и водному поло.

Аркадий Романович пригласил к себе вторым корреспондентом Анатолия Чайковского, в корпункте работал и фотокорреспондент – Евгений Волков. Работали много, работали хорошо, были на отличном счету в редакции. Друг Аркадия Романовича поэт Александр Межиров, с которым он познакомился у Семена Гудзенко в 1946 году, когда учился в Московском университете, и который дарил Аркадию Романовичу и его жене свои книги стихов с трогательными надписями вплоть до своего отъезда в США, написал в 1960 году о киевском корпункте «Советского спорта»:

В 1958 году у Галинских родилась дочь Елена – Лёля, так ее назвали по желанию бабушки Елены Васильевны Хвостовой – матери Ирины Львовны, которая Лёлю затем и вырастила. Лёля даже постоянно жила у бабушки в городской квартире и на даче в Осокорках, хотя Аркадий Романович и Ирина Львовна получили в Киеве сначала одну квартиру на окраине, в микрорайоне Нивки, – а потом вместо нее другую – в центре, на Брест-Литовском проспекте (ныне проспект Победы). Эту-то квартиру Галинские обменяли впоследствии на квартиру в Москве на Зубовском бульваре. Это было в 1968 году.

Еще живя в Киеве, Аркадий Галинский начал выступать по телевидению, комментируя футбольные матчи и рассказывая о спорте. Его выступления в качестве телекомментатора всегда высоко оценивались зрителями, ведь он был прирожденный рассказчик, как тогда говорили, – «телечеловек». Дело в том, что в ту пору телепередачи шли «живьем» и мало кто умел вести себя свободно и раскованно перед телекамерой.

Аркадий Романович вспоминал впоследствии, что когда он впервые вошел в телевизионную студию, то сказал режиссеру и операторам, что уже много раз выступал перед телекамерой, и вел себя столь уверенно, что телевизионщики заметили: «Сразу видно, что вы опытный телекомментатор!» Однако в телевизионном мире с самого появления ТВ в СССР и, видимо, по сей день не переводились и не переводятся интриги, подсиживания, доносы и т. д. и т. п.

В конце жизни, в 1995 году, уже будучи смертельно больным, Аркадий Романович в одном из своих выступлений в программе «Прессинг» на «Радио Свобода» (а он успел выступить в этой программе более 50 раз) рассказал о нравах на ТВ. Далее приводим это эссе, которое называется «Интриги на ТВ».

«В те времена, когда я комментировал спортивные состязания по телевидению, а было это, в основном, в шестидесятые годы, нравы в спортивных редакциях Гостелерадио были свирепые, то есть подававших надежды интеллигентных новичков подсиживали там (и выживали, что чаще всего удавалось быстро) соединением театральных интриг и запрещенных приемов спорта. Никогда не забуду, как перед первым же моим футбольным репортажем ассистент режиссера предупредил меня, что сигнал о начале передачи он подаст мне взмахом руки. И когда он ею махнул, я начал комментарий матча. Прошло минуты полторы, ассистент вбегает в кабину и кричит: «Звук не прошел, ждите нового сигнала!» Я подождал, начал снова. Опять та же история. Потом еще раз: картинка идет, звука нет, а тут еще и гол забили! Не отдавая себе отчета в том, что микрофон включен, я в сердцах крепко выругался. И сразу же обмер: что если теперь-то звук прорезался? Хулиганство в эфире! Статья в Уголовном кодексе! Лишь спустя несколько лет я совершенно случайно узнал, что те, кто усматривали во мне крайне нежелательного конкурента, договорились со звукооператором, что он заставит меня начинать репортаж минимум пять раз. Но, по счастью, нервы у меня не выдержали после третьего раза, когда звук еще не был включен. Правда, когда звук действительно включили, я уже сам молчал некоторое время, ибо не мог сразу прийти в себя.

При помощи технического персонала была проведена против меня еще одна интрига. Меня, футбольного комментатора, послали вести соревнования по гимнастике из дворца спорта в Лужниках. Поскольку я состоял в штате Центрального телевидения, отказаться от этого занятия я не мог. Правда, гимнастику я знал сравнительно неплохо, о чем интриганы не подозревали, да и вообще уже был начеку. Столик с микрофоном стоял неподалеку от помоста, и, как только я начал репортаж, ко мне подбежал один из работников техперсонала и знаками попросил выключить микрофон. «Вы говорите одновременно с судьями-информаторами, и в эфире ваши голоса сливаются, ничего не понять!». «Как же быть?» – спросил я. «Говорите, когда информатор молчит!». Но позвольте...» – начал было я и увидел, что говорю в пустоту: гонец техперсонала исчез так же быстро, как и появился. Что делать? Положение мое было нелепейшим, ибо два судьи-информатора, сменяя друг друга, почти не умолкали. И тогда я решил объясниться с технической службой через эфир. Подсчитав, сколько секунд длятся перерывы между включениями судей-информаторов, я скороговоркой извинился перед телезрителями за то, что по техническим причинам лишен возможности вести телерепортаж, и выразил надежду, что звукооператоры быстро справятся с этой проблемой. И через несколько секунд представитель технических сфер появился передо мной. На лице его был написан ужас. «В чем дело?» – выключив микрофон, строго спросил я. «Да вы... да мы...» – он был вне себя от ярости. Тут снова образовалась пауза между сообщениями судей-информаторов и, включив микрофон, я – опять-таки скороговоркой – сообщил телезрителям, что рядом со мной находится компетентное лицо из технической службы и обещает обеспечить нормальный ход репортажа. И что же вы думаете? Через несколько секунд голоса судей-информаторов были надлежащим образом смикшированы, и я смог продолжать свой репортаж. После этого случая шутить шутки со мной на телевидении перестали.

Кто-нибудь может спросить: «А каковы в спортивных редакциях нравы теперь?». Если судить по уровню того, что мы слышим в большинстве спортивных телерепортажей, мне кажется почему-то, что речистых новичков, находящихся в ладу с русским языком, там по-прежнему и гноят, и выживают».

Заведующим корпунктом «Советского спорта» по Украине Аркадий Романович работал с 20 июня 1957 года по 1 июня 1968 года. В его трудовой книжке имеется множество благодарностей, но закончилась работа в Киеве очередным скандалом, связанным с четностью и бескомпромиссностью А. Галинского-журналиста.

Все началось с того, что 20 и 21 января 1968 года А. Галинский опубликовал в «Советском спорте» статью «Что такое театр футболиста?», где критиковал В. Маслова, тогдашнего тренера киевского «Динамо» (которое было чемпионом СССР) как не сумевшего подготовить свою команду к матчу с польским «Гурником», в результате чего «Динамо» проиграло матчи 1/8 финала Кубка европейских чемпионов.

В очередной раз последовал грандиозный скандал. Виктор Маслов позвонил из Киева в редакцию «Советского спорта» и заявил, что пусть, дескать, киевское «Динамо» теперь тренирует сам Галинский. Был созван пленум всесоюзной федерации футбола, на котором выступил малограмотный председатель украинской федерации футбола Ф. Мартынюк и заявил, что Галинский своей статьей «внес целый бунт» во взаимоотношения тренера Маслова и футболистов киевского «Динамо». «Разве можно после такой статьи работать в такой команде?» – вопрошал Мартынюк. – Ничего, кроме вреда, статья Галинского украинскому футболу не принесла», – заключил он.

Был также организован и послан донос в «Известия», в котором три украинских футбольных деятеля О. Макаров, Н. Махиня и В. Терентьев требовали для себя «трибуну», где их голос прозвучал бы не менее громко, чем голос Аркадия Галинского в «Советском спорте». «Письмо из Киева» заканчивалось весьма грозно, хотя опять-таки малограмотно. «То, что написал А. Галинский, просто сплошной вымысел. Нам кажется, что чемпионы страны 1967 года должны были быть достойны в глазах «Советского спорта» иной статьи и иного автора». В Киеве, помимо всего прочего, местные власти заявляли, что А. Галинский «предал анафеме украинский футбол» и требовали сместить его с должности заведующего корпунктом «Советского спорта» по Украине.

В связи с этим главный редактор «Советского спорта» В. Новоскольцев предложил Аркадию Романовичу подать заявление о переводе на должность разъездного корреспондента, что тот незамедлительно и сделал. Однако через два дня, проконсультировавшись в ЦК КПСС, В. Новоскольцев аннулирует заявление А. Галинского вкупе со своей резолюцией и предлагает Аркадию Романовичу возвратиться на прежнее место службы в Киев.

А в это время в Киеве события разворачивались весьма бурно. Созывается расширенное заседание футбольной федерации Украины при участии тренеров команд класса «А» и «Б» и представителей спортивной прессы, на котором журналиста А. Галинского поносят последними словами. Заместитель председателя местной федерации футбола Чарчеян выразил «общее мнение», воспользовавшись известным анекдотом: «Человек нес арбуз, выронил его и арбуз разбился. Это – беда, но не катастрофа. Представьте себе, что Галинский летит в самолете и самолет разбился. Что это было бы? Это была бы катастрофа, но не беда. И не будет бедой, если Галинского отстранят от писания футбольных статей».

Наконец, 9 февраля 1968 года республиканская газета «Правда Украины» разразилась статьей, подписанной (но отнюдь не написанной, ибо «авторы» ее заранее даже не знали о готовящейся публикации «их» статьи) в числе прочих А. Идзковским, главным тренером федерации футбола УССР, и Н. Глебовым, тренером федерации футбола УССР. Статья называлась «Разговор о чемпионе. Некоторые размышления по поводу статьи в «Советском спорте» “Что такое “театр футболиста?”» и в ней говорилось: «Если стать на точку зрения А. Галинского, то нам нужно признаться, что наш футбол – не футбол, а так, детская забава, что чемпион Советского Союза, на которого равняются все наши коллективы, – случаен». И далее утверждалось, что А. Галинский «неправильно оценил роль наставника киевских динамовцев заслуженного тренера СССР Виктора Александровича Маслова» и т. д., и т. п.

Кончилось все это настоящей травлей журналиста Аркадия Галинского, развернувшейся в Киеве. Травлю поддержали все члены президиума федерации футбола УССР, которые обратились с письмом к главному редактору «Советского спорта» В. Новоскольцеву, обвиняя Галинского в том, что он «не специалист», что он оказал «“медвежью услугу” советскому футболу».

В конце концов Аркадий Романович не вынес этой травли и отправил письмо главному редактору «Советского спорта» В. Новоскольцеву, которое начиналось следующими словами: «Пребывание мое в Киеве в качестве заведующего украинским корпунктом начинает, кажется, все больше походить на своеобразную пытку». И далее он писал, что слухи о том, что Аркадий Галинский отрешен от должности и отозван в Москву, облетели спортивные круги Киева, и каждое появление Галинского на соревнованиях, в спортивных организациях связно с вопросами, расспросами, изъявлениями соболезнования и т. п. Ведутся разговоры о том, что на киевском корпункте «Советского спорта» должны работать «свои люди», «патриоты Киева», «патриоты “Динамо”», писал Аркадий Романович и заключал: «Вы понимаете, конечно, что работать в такой обстановке не очень приятно. Вот уж который день любой деловой разговор с будущим автором, необходимые консультации и т. п. начинаются поневоле с вручения “верительных грамот” посла “Советского спорта” в Киеве».

Одним словом 1 июня 1968 года главный редактор В. Новоскольцев подписал приказ о переводе заведующего корпунктом газеты «Советского спорта» по Украине А. Р. Галинского в центральную редакцию в Москве на должность специального корреспондента.

Совершив квартирный обмен с вдовой писателя Романа Кима, которая хотела переехать из Москвы в Киев к сыну, семья Галинских оказалась в столице – в небольшой двухкомнатной квартирке на Зубовском бульваре. В Москве Аркадий Романович проработал в газете «Советский спорт» всего один год, поскольку будущий «архитектор перестройки» А. Яковлев выразил неудовольствие по поводу одной из статей А. Галинского. Основной сюжет этой истории будет изложен далее самим Аркадием Романовичем. В 1969 г. А. Галинский был приглашен в штат Центрального телевидения на должность спортивного комментатора и руководителя программы «Спортивная панорама», которую он сам же и создал.

Об этой передаче подробно рассказал Георгий Степанидин в сборнике «Телестадион»[9]. До появления программы Аркадия Галинского «Спортивная панорама» на ТВ существовал целый ряд спортивных передач – «Спортивная неделя», «Человек и спорт», «Мастера зарубежного спорта», «Мастера советского спорта», тележурнал «Футбол», «Стадион» и пр. Однако в них, пишет Г. Степанидин, проблемность и квалифицированность подменялись информационностью и беглостью. Когда на смену «Спортивной неделе» пришла программа «Спортивная панорама», то это не была обычная смена вывесок. Дело в том, что «Спортивная панорама» Аркадия Галинского открывала принципиально новый цикл передач, ибо в ней отсутствовала информация, уже всем давно известная.

Если результат тех или иных спортивных событий зрители уже знали (а «Спортивная панорама» была передачей еженедельной), то давался квалифицированный анализ этих событий. Так, например, во время матча на кубок СССР по хоккею, о котором «Спортивная панорама» должна была рассказать спустя несколько дней, телеоператоры получили от Аркадия Романовича задание снимать не сам матч, а реакцию на его ход старших тренеров команд – Анатолия Тарасова и Бориса Майорова. В результате во время передачи «Спортивная панорама» телезрители смогли наблюдать матч, так сказать, «глазами тренеров». И эта острая психологическая дуэль, сообщает Г. Степанидин, держала телезрителей в сильнейшем напряжении, ибо они увидели незаметные, скрытые механизмы, диктовавшие ход матча.

«Очень важным мне представляется и то, – пишет Г. Степанидин, – что в «Спортивной панораме» телезрители имели возможность постоянно слышать квалифицированное мнение журналиста Аркадия Галинского, с чьим именем связано рождение этой передачи»[10].

Запомнились автору статьи и яркие шестиминутные интервью, которые Аркадий Романович регулярно брал у знаменитых спортсменов, тренеров, писателей. Перед телезрителями появлялись М. Таль, Т. Петросян, А. Тарасов, Е. Чайковская, В. Понедельник и другие знаменитости. Каждая из бесед раскрывала внутренний мир интересного собеседника, интервью эти составляли стержень программы.

Закончим рассказ о «Спортивной панораме» словами Г. Степанидина. «Как правило, выступающего приглашали приехать в телестудию буквально перед самой передачей, не давая ему возможности подготовиться к ней, окружив себя броней заученных ответов, а интервьюер, назубок зная биографию своего собеседника, задавал ему вопросы, на которые мог ответить только сегодняшний герой передачи, он и только он; сам же Галинский вовремя уходил в тень, давая ему высказаться полностью, «самовыразиться», – и все это стало залогом того, что в этих интервью, коротких, динамичных, человек раскрывался гораздо ярче, чем в специально создаваемых, заранее готовящихся тридцатиминутных передачах»[11].

«Спортивная панорама» просуществовала около года и была закрыта. «И снова информация взяла верх над мыслью, над комментарием, а информатор, часто просто диктор, над обозревателем. «Спортивная панорама» снова стала называться «Спортом за неделю», а борьба двух тенденций завершилась явно в пользу телевидения информационного, телевидения репортажного», – так завершает свою статью Г. Степанидин[12].

Почему же была закрыта «Спортивная панорама»? Об этом в 1994 году в статье «Николай Озеров» написал спортивный журналист Лев Филатов: «Дерзнул по-своему повернуть комментарий Аркадий Галинский, журналист, наделенный даром рассказчика, и дни его на телевидении были сочтены»[13].

Л. Филатов описал только положительные, на его взгляд, черты характера Николая Озерова. Однако, говоря об Озерове, следует помнить, что он был артистом МХАТа и сыном артиста – певца Большого театра Озерова, отчего театральные интриги были его любимейшим делом. Вот их-то он и перенес на телевидение. В приведенной выше статье Аркадия Романовича «Интриги на ТВ», которую он читал на радио «Свобода», рассказывалось о нравах, царивших на телевидении. Насаждал же эти нравы не в последнюю очередь телекомментатор Николай Озеров. В 60-е годы на спортивном телевидении даже бытовала поговорка: «Ты к микрофону, а я – к телефону», то есть доносить на тебя.

С Николаем Озеровым у Аркадия Романовича были давние хорошие отношения. Они даже вместе снимались в художественном фильме «Строгая игра», где выступали в роли комментаторов футбольного матча под своими настоящими фамилиями. Когда Аркадий Романович перешел на постоянную работу в Гостелерадио и начал готовить передачу «Спортивная панорама», он пригласил Озерова участвовать в ней, но тот гордо отказался. Однако это не означает, что Озеров не следил пристально за передачей.

Когда «Спортивная панорама» стала набирать опыт и превратилась в популярнейшую передачу, Озеров попытался остановить триумфальное шествие Галинского на ТВ. И это ему удалось. Озеров обратился в две инстанции: в ЦК КПСС (в Отдел пропаганды) и к председателю Гостелерадио С.Г. Лапину. И тут и там он сказал следующее: « Создается впечатление, что Аркадий Галинский не любит советских спортсменов». Этого было достаточно, чтобы Лапин «Спортивную панораму» закрыл и велел убрать из эфира Галинского[14].

В 1971 году в издательстве «Молодая гвардия» вышла книга А. Галинского «Не сотвори себе кумира». После ее выхода Аркадий Романович получил множество восторженных писем от читателей. Процитируем хотя бы одно из них.

Уже давненько я внимательно и с радостью читаю все, что Вы пишете. И вот у меня в руках Ваша книга «Не сотвори себе кумира», и вот я уже не сдерживаюсь, чтобы не сказать Вам «великое» спасибо, да что там спасибо – это великолепно! Давно нужна такая книга – толковая и полезнейшая кое-кому и всем… Я книгу даже еще всю не прочитал, но то, что прочел о футболе, Ваши мысли, уверенное и правдивое суждение об этом и т. д. взволновали и очень, по-детски обрадовали меня. Наверное, и потому, что и сам я большой поклонник футбола (настоящего), да и немного играю. К тому же и во мне подобное вынашивается, и, будя я журналистом, наверное, тоже что-то подобное написал бы. А пока я «стопроцентно» согласен и обрадован Вашей книгой.

Пора уже нашим футболистам, нашей сборной иметь и возродить свое русское лицо и самобытность (это касается и тренеров) и перестать копировать бразильский или английский футбол, перестать брать то, что, может быть, у нас в зародыше лучше, сильнее. У нас всё есть, абсолютно всё, и лишь недостаток техники и неправильное ведение игры, какая-то скованность и принужденность (что ли?) не позволяет нашей сборной достичь высших вершин. (Я прошу извинения за возможную нескладность и сбивчивость моего письма) Пора уже нам переходить только в атаку и штурмовать футбольный Олимп.

Столько пишется, столько разбирается дотошно и порой ненужно – порой дьявольски противно. Тренеры, милые тренеры, рискуйте, творите, дерзайте, но пусть сборная играет в «свою»игру, непохожую на других, почаще вспоминайте игру и дух времен, когда играли отменный Дементьев и Бобров, Федотов и Карцев, Симонян и Стрельцов. И пусть новые Яшины и Войновы, Нетто и Воронины, Лобановские и Ивановы заставят мир искренне аплодировать русскому футболу, русским футболам!

Ну, буду закругляться и дочитывать Вашу чудесную книгу. Удачи Вам и благополучия.

Вскоре после выхода книги «Не сотвори себе кумира» Аркадий Галинский подвергся суровым преследованиям за свою журналистскую смелость. Предоставим, впрочем, слово самому Аркадию Романовичу, который в 1994 году опубликовал в пяти номерах еженедельника «Футбольный курьер» статью Как меня превратили в "Солженицына советского футбола".

[1] Настоящее имя Гудзенко было Сарио, но он изменил его, когда начал печататься, и стал Семеном.

[2] Французский кинорежиссер Ален Рене снял фильм «Стависки – аферист века» с участием Жана Поля Бельмондо и Жерара Депардье. Эта авантюрная мелодрама основывается на реальном историческом материале.

[3] В начале ХХ века демонстрация «немых» фильмов сопровождалась в кинозалах игрой на фортепиано.

[4] Аркадия Романовича звали Адиком потому, что настоящее его имя было Адольф, однако, после прихода в Германии к власти Гитлера многих Адольфов переименовали в Аркадиев. Так произошло и с Аркадием Романовичем, но уменьшительное имя Адик у него сохранилось.

[5] В царской России вольноопределяющимся называли человека с высшим и незаконченным высшим образованием, отбывающего воинскую повинность добровольно и на льготных условиях.

[6] Семен Гудзенко. После марша. М., 1947.

[7] Имеются в виду арбатские переулки, где размещаются посольства азиатских стран.

[8] Л. Лазарев. То, что запомнилось. – М., 1990. С. 11–12.

[9] Степанидин Г. Второй лик старого друга // Телестадион. – М., 1972. – С. 136–144.

[10] Там же, с. 143.

[11] Там же, с. 144.

[12] Там же, с. 144.

[13] Филатов Л. Николай Озеров // Честная игра. Спортивное обозрение «Новой ежедневной газеты» – М., 1944. – 23 дек. – № 244 (318). – С. 5.

[14] На ТВ штатным сотрудником Аркадий Романович проработал с 25 июля 1969 г. по 1 сентября 1970 г.

Администратор сайта: apiperski@mail.ru (Александр Пиперски)