ОБИДА ГРИГОРИЯ КОЛЕСНИКА

 Наездник Киевского ипподрома Григорий Колесник, человек, молодой, но в жокейском деле достаточно опытный и хорошо известный публике, с самого утра был не в духе. Третий день моросил надоедливый осенний дождь, и подопечное животное Колесника, чуя непогоду, капризничало, ничего не ело и не давалось в руки.

Наездника одолевали тяжелые, досадные мысли. Давно бы полагалось ему сходить в контору, выписать на завтра фураж, но он не спешил. Там сейчас, дожидаясь очереди, толкутся жокеи и конюхи, и его непременно встретят шуточками да подковырками:

– Глядите, Колесник явился!

– Привет укротителю!

Особенно насмешливо в устах сослуживцев звучало слово «укротитель», потому что свинья Линка, которую выхаживал наездник, и впрямь была очень мало похожа на дикого зверя.

А ведь он сам, Колесник, никогда не мог предположить, что дело обернется так плохо и обидно. Вызвал его в министерство тов. Вельможный, заместитель начальника главка, заботливо усадил в кресло, предложил закурить папиросу Казбек, минут пять расспрашивал о том, о сем и потом ласково сказал:

– А у меня, брат, к тебе личная просьба имеется.

Наездник немало удивился этим словам. Тогда-то Вельможный и сказал, что надо бы помочь ему выкормить свинку к новому году. Поросенка он уже приобрел и сам бы этим делом охотно занялся, да жаль,– недосуг.

– Сам, брат, видишь, сколько забот. Во! – И Вельможный широким жестом указал на висевшую за его спиной большую карту Украины, где цветными значками были обозначены подчиненные главку конезаводы, конюшни и ипподромы.

Солидная обстановка кабинета, да и сам начальник, крупный, осанистый, – все выглядело так внушительно и серьезно, что Колесник, даже не успев подумать хорошенько, дал свое согласие.

Из-за этого-то и нет ему теперь нигде проходу, а на днях он даже услыхал пущенное вдогонку обидное слово «подхалим». Тьфу, будь она трижды проклята, окаянная свинья! Возни с ней – самое малое три часа в день, да еще вечером – прибери, присмотри. Тут бы самое время молодого дончака Роланда объезжать, чтобы потом, на скачках, неожиданно для всех первым прийти к столбу. Менуэт – позади, Свирепый – весь в пене... Ах, как хорошо! И сам он, Григорий Колесник, усмехаясь, ведет Роланда на поводу мимо рукоплещущих трибун.

Но тут же наездник нахмурился, отгоняя мечты. Он вспомнил о малоприятных дополнительных хлопотах, которые возложил на него Вельможный.

Только теперь он до конца понял, как несправедливо и унизительно обошелся с ним заместитель начальника главка, и от этого на душе у него стало еще тоскливей.

Погруженный в свои невеселые думы, Колесник, сам того не замечая, приблизился к стойлу, в котором обитала причина всех его бед, и машинально заглянул внутрь. Линка мирно посапывала во сне. Недуг ее, очевидно, проходил, так как отруби, на которые она утром и глядеть не хотела, теперь были наполовину съедены. Колесник заметил, что щетина у свиньи на три пальца заросла густой грязью.

– Нехорошо, – со вздохом подумал наездник и потянулся за щеткой. – Все-таки животное. Оно ведь не виновато.

Как это случилось, он и сам не помнит, но только в руках у него вместо щетки оказалась по ошибке жесткая конская скребница. Едва она прикоснулась к жирному телу свиньи, Линка оглушительно завизжала, вскочила на ноги и опрометью бросилась в настежь открытые двери. Догонять ее Колесник не стал...

Через несколько минут в стойло торопливо вошел невысокий плотный человек в кожаной куртке. Это был директор ипподрома Синяев. Оглядевшись, он заметил Колесника, который сидел в темном углу на ящике с песком и неподвижно смотрел в одну точку. Синяев подошел к наезднику и осторожно тронул его за плечо:

– Ты что, уж не захворал ли? Колесник шевельнулся, но в ответ не произнес ни слова.

– Да чего тут и спрашивать, – участливо замахал руками Синяев. – Сам вижу: болен, полежать надо!

– Здоров я, – неохотно процедил сквозь зубы наездник и отвернулся.

– Здоров? – удивился Синяев. – Гм! Тогда уж не взыщи: за свинкой Николая Ивановича плохо смотришь.

Колесник мрачно взглянул на директора, потом приподнялся и вдруг громко закричал:

– К черту свинью, пальцем к ней больше не притронусь, знать ее не хочу!

Синяев понял все и испугался. Он живо представил себе гнев Вельможного, когда тот узнает о дерзостном поступке наездника.

– Ну, и пусть гневается. – подумалось вдруг Синяеву, да так легко и смело подумалось, что он сам этому изумился. – Ведь прав же Колесник, ей богу, прав! Вот возьму, да и разгоню этот свинюшник. – И он с удовольствием представил себе, как вытянется лицо у Вельможного, когда он ему сейчас же, по телефону, предложит немедленно убрать свою свинью. «Куда?»– «А это нас мало интересует, – куда угодно, а на ипподроме ей не место».

Приятно бывает иногда дать волю воображению. Разгорячившись, Синяев уже видел, как он смело и решительно режет в глаза начальству всю правду:

– Нехорошо ведете себя, товарищ Вельможный! Да, да! Уж я знаю, что говорю. В Броварской госконюшне корову и погреб себе завели, в Кировоградской конюшне ваш шофер каким-то специалистом числится. Интересно, кто же там лошадей выхаживать будет? Шофер ваш из Киева за 500 километров, что ли?

Вельможному, конечно, от таких слов становится неловко. Он пытается что-то возразить, но Синяев и слушать ничего не хочет:

– Постыдились бы! Что ни бега и ни скачки – Вельможный тут как тут главным судьей. Да почему, по какому такому праву? А ни по какому, только ради денег,

Синяев мысленно репетирует, как он скажет еще несколько суровых слов о подхалимах и угодниках, которыми окружил себя Вельможный, но тут его перебивают. По двору, перепрыгивая через лужи, бежит худенькая девушка из конторы. Лицо у нее раскраснелось, волосы выбились из-под платка.

– Товарищ директор!–кричит она еще издалека. – К телефону кличут… Срочно!

– Кто там еще? – недовольно спрашивает директор.–Что за спешка?

– Вельможный требует. Сердится, сказал, чтобы быстрее бежали.

Секундой позже, чувствуя, как колет ему спину тяжелый, презрительный взгляд наездника, Синяев трусит по двору к телефону. Двор широкий, есть еще время подумать. И директор ипподрома с горечью признается самому себе, что не хватит у него духу сказать начальству правду в глаза. Он сердится на свое малодушие и думает, как было бы хорошо, если б Никифор Тимофеевич Кальченко, министр сельского хозяйства УССР, самолично, без его – Синяева – вмешательства, узнал о проделках Вельможного и обрушил на него карающую десницу...

(В соавторстве с Е. Киселевым)

«Правда», 04.12. 1950 г.

Администратор сайта: apiperski@mail.ru (Александр Пиперски)