КАК МЕНЯ ПРЕВРАТИЛИ В "СОЛЖЕНИЦЫНА СОВЕТСКОГО ФУТБОЛА"

1

В 1968 году, когда эта история началась, мне исполнилось сорок семь лет, и позади остался фронт, учеба в университете, почти четверть века работы в печати. Статьи мои помещали «Советский спорт» (где я много лет состоял в штате редакции собкором и спецкором), «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Литературная газета», «Советская культура», столичные и провинциальные журналы; кроме того, я выступал еженедельно по Центральному телевидению с обозрениями спортивной жизни, вел иногда телерепортажи с футбольных матчей, словом, был довольно заметным и, можно сказать, вполне благополучным советским журналистом.

Как вдруг 4 ноября 1968 года главный редактор «Советского спорта» Н. Киселев сообщил мне, что ему позвонил первый заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС А. Яковлев[1]  и выразил резкое недовольство моей статьей «Странные игры», вышедшей за день до того в газете «Советская культура».

Я спросил, в чем конкретно состояло недовольство высокого цэковского начальника и почему звонил он именно Киселеву, ведь статью опубликовала «Советская культура», а не «Советский спорт» Однако ни того ни другого Киселев разъяснить мне почему-то не смог. Дальше – больше: как выяснилось, в редакции газеты «Советская культура» не знали о гневе первого замзава отделом пропаганды ЦК вообще ничего!

Я недоумевал: в моей статье шла речь о договорных футбольных матчах, но многие газеты заводили о них разговор и раньше! Да и после того как Киселев передал мне яковлевский выговор, материалы на упомянутую тему появлялись то в одной газете, то в другой. Например, в том же редактируемом Киселевым «Советском спорте» поместили 28 ноября 1968 года беседу с К. Бесковым, который сокрушался, что результаты ряда матчей на финише чемпионата СССР можно было предсказать заранее.

Выходило, что писать в газетах о подобных явлениях позволялось всем, кроме меня! Правда, от остальных публикаций о мошенничестве на футболе мое выступление в «Советской культуре» отличалось тем, что в нем говорилось о необходимости выработать для борьбы со «странными играми», как одним из видов уголовщины, государственные правовые основы. Но разве такая постановка вопроса, думалось мне, не должна была отдел пропаганды (куда входил сектор физкультуры и спорта) по меньшей мере заинтересовать?

Кончилось, однако, все тем, что Киселев перестал после разговора с Яковлевым допускать мои материалы на страницы газеты, причем избегая каких бы то ни было объяснений. И я вынужден был из «Советского спорта» уйти, благо Центральное телевидение предложило мне стать штатным телекомментатором. В редакции «Советского спорта» мне устроили торжественные проводы – с прочувствованной речью Киселева, подарками и наградами, а на Центральном телевидении назначили вскоре руководителем и ведущим новой воскресной получасовой первопрограммной передачи «Спортивная панорама» и привлекали частенько к комментированию соревнований.

Несколько раз в этот период мою работу положительно оценивала пресса. Например, «Известия» 14 августа 1969 года писали: «Телезрители, следившие за встречей «Спартака» с «Динамо», получили большое удовольствие не только от игры футболистов, но и от комментариев, которыми сопровождал матч Аркадий Галинский. Не рассказывая во всех деталях о том, что и так видно на экранах, комментатор давал свои оценки ситуациям тактично и остроумно. Разъясняя по ходу игры ее тонкости, делился со зрителями своими впечатлениями и приглашал любителей спорта подумать над очередными поворотами матча. Словом, комментарий был в подлинном смысле слова. Этот абзац мы написали после многих телефонных звонков читателей «Известий». Они попросили поблагодарить комментатора, что мы и делаем».

 Однако же недолго музыка играла! 3 мая 1970 года меня вызвали к председателю Гостелерадио С. Лапину. Руководители Центрального телевидения были убеждены, что Лапин, которого назначили председателем Гостелерадио всего несколько дней назад, поинтересуется моими суждениями о том, как лучше обустроить на телевидении спортивную службу, отчего и давали мне наперебой различные советы.

Но когда я вошел в кабинет Лапина, там находились уже его заместитель по ТВ Г. Иванов, генеральный директор ЦТ П. Шабанов и заведующий отделом спорта ЦТ М. Абдулхаков. Лапин сразу заговорил о том, что я слишком часто веду футбольные репортажи, а вчерашний, с матча «Торпедо» (Москва) – «Динамо» (Москва), был просто очень плох, и о нем крайне негативно отозвался первый замзав отдела пропаганды ЦК КПСС Яковлев. Я посмотрел на Шабанова и Абдулхакова. Глаза у них были опущены, ведь именно этот мой репортаж получил на оперативной утренней «летучке» руководителей главных редакций и отделов ЦТ единодушно высокую оценку, и Шабанов решил даже отметить его премией.

Разумеется, сообщать об этом новому председателю Гостелерадио я не стал. Между тем он сказал дословно следующее: «И вообще, создавалось, говорят, впечатление, что вы не любите советских спортсменов!». Мне стало ясно, что на телевидении я больше не жилец, но, прежде чем выйти из кабинета Лапина и написать заявление об уходе, я спросил у него, на чем все-таки это впечатление основывалось, однако ответа удостоен не был.

Дальше произошло неожиданное. Освободить меня от работы Лапин не захотел, в связи с чем по его поручению беседовал со мной главный редактор редакции пропаганды ЦТ В. Егоров, которому отдел спорта был подчинен. Егоров просил меня забрать заявление, говоря, что новый председатель не хотел бы начинать свою работу со скандала и что мне нужно лишь не появляться пока на первой программе, а выступать какое-то время в программе «Орбита» (предназначенной для Сибири и Дальнего Востока). Наконец, Егоров признался, что демонстративный мой уход способен принести неприятности ему самому.

Словом, я остался. Работы на «Орбите» по сравнению с прежней нагрузкой было совсем немного, так что появилось время для писания статей и книги. И тут, как на грех, реактор футбольного отдела «Советского спорта» В. Понедельник, воспользовавшись отъездом куда-то главного редактора Киселева, заказал мне отчет с предстоявшего 27 июня 1970 года кубкового матча. Отчет я передал из Лужников стенографистке, а в редакции, зная, где и кем я работаю, поставили вслед за инициалом и фамилией – «комментатор Центрального телевидения».

В день выхода газеты Егоров позвонил мне и сказал, что Лапин минуту назад спрашивал, почему я до сих пор не ушел с ТВ. Я тотчас подал заявление об уходе, но руководители телевидения опять-таки не спешили с моим увольнением. Расчет я получил только в сентябре 1970 года, после чего и устроился на работу в журнал «Физкультура и спорт» – старшим редактором.

А в июне 1971 года главный редактор этого журнала Н. Тарасов сказал мне, что заведующий сектором физкультуры и спорта ЦК КПСС В. Гончаров осведомился у него, зачем он «подобрал» Галинского. По словам Тарасова, он ответил, что на мое зачисление в штат «дал добро» председатель Спорткомитета СССР С. Павлов. Однако 24 декабря 1971 года Тарасов передал мне предупреждение Павлова – помнить, у кого я получаю зарплату! Журнал, где я трудился, входил, правда, в структуру издательства, которое относилось к системе Госкомиздата СССР, а не Спорткомитета, но предупреждение Павлова было не из приятных.

От Тарасова я узнал, что гнев председателя Спорткомитета вызвала помещенная 21 декабря в газете «Советская культура» моя заметка «И мастерство, и вдохновенье», в которой я писал, что фигуристы Людмила Белоусова и Олег Протопопов, против имен которых появляются в последнее время на соревнованиях невысокие оценки, пребывают, тем не менее, в расцвете сил и мастерства. С Белоусовой и Протопоповым я знаком тогда не был и заметку написал, что называется, от чистого сердца. Между тем верхушка Спорткомитета решительно уже настроилась на то, чтобы в 1971 году Белоусову с Протопоповым с большой ледовой арены выжить. Поэтому отечественным судьям фигурного катания было предписано выставлять прославленной паре только невысокие баллы.

Истинные причины этой акции тщательно камуфлировались и стали известны лишь в 90-е годы. Писал о них в 1991 году и я – в журнале «Столица»[2]. Выяснилось, что в интриге, которую тогда затеяли против Белоусовой и Протопопова, не было спортивной подоплеки. Иными словами, председатель Спорткомитета Павлов и его окружение доподлинно знали, что с мастерством фигурного катания у Белоусовой и Протопопова как раз все в порядке. Однако те повадились выступать с критикой руководства Спорткомитета то в «Комсомольской правде», то в «Правде», а уж этого означенное руководство и дважды олимпийским чемпионам не могло простить!

Но откровенное засуживание «золотой пары» возмущало и публику на соревнованиях, и телезрителей. Чины федерации фигурного катания пытались, правда, доказывать порою в прессе непогрешимость арбитров, но сверхочевидная нелепость этих объяснений раздражала поклонников Белоусовой и Протопопова еще больше. А среди них были и влиятельные лица. Так что сложившаяся ситуация нервировала, видимо, спортивных начальников не на шутку. А тут еще, откуда ни возьмись, Галинский со своей заметкой!

И действительно – сотни писем пришли в редакцию «Советской культуры» после моей публикации, в связи с чем главный редактор газеты П. Дариенко заказал мне обзор редакционной почты. Я понимал, что написанием его навлеку на себя еще больший гнев Павлова, однако же править труса тоже не хотелось. А тут еще и Дариенко предложил перейти «в случае чего» в его газету. О переходе он заговаривал со мной и раньше, но как-то неопределенно, сетуя на сложности с освобождением ставки спецкора. А тут заявляет, что сложности уже позади: «Так что решайтесь, все зависит только от вас!».

Обзор редакционной почты я написал, он вышел в свет 11 января 1972 года[3], а десятью днями спустя, 21 января, первый замзав отдела пропаганды ЦК КПСС Яковлев, выступая в ЦК на совещании руководителей центральных органов печати, телевидения и радио, ТАСС и АПН, посвященном введению нового комплекса ГТО, говорил в своей речи … главным образом обо мне! Поместившая писанину Галинского газета «Советская культура», говорил первый замзав, должна была бы знать, что Белоусова и Протопопов как спортсмены окончательно вышли в тираж, да и вообще не те люди, о которых следовало бы восхищенно писать в газете. Усилиями того же Галинского, продолжал Яковлев, другое издание, журнал «Физкультура и спорт», захваливает заурядного футбольного тренера Лобановского, превозносит его до небес (в скобках замечу, что о Лобановском-тренере я тогда еще ни одного слова не написал).

Короче, в глазах руководителей средств массовой информации Яковлев превращал меня в символ отрицательного общественного явления, то есть, называя каждый раз мое имя, рисовал фигуру некомпетентного, безграмотного псевдожурналиста-ловкача, проникающего на страницы многих столичных газет и журналов. Все это в тот же день рассказывал мне, вернувшись с совещания по ГТО, первый заместитель редактора «Советской культуры» В. Самохин. И разговора о моем переходе в эту газету, разумеется, больше не было.

Неделю спустя, 27 января 1972 года, в издательстве «Физкультура и спорт» (куда, напомню, входила структурно редакция журнала «Физкультура и спорт») заседало партбюро, на которое прибыл специально посланец Павлова – начальник отдела пропаганды Спорткомитета А. Валиахметов – с заданием проинформировать собравшихся о моей якобы вредоносной деятельности. В итоге, сославшись на суждения отдела пропаганды ЦК КПСС и спорткомитета СССР, партбюро предложило коммунисту Тарасову рассмотреть вопрос о целесообразности моей дальнейшей работы в журнале. Об этом решении я, человек беспартийный, довольно долго понятия не имел, однако же не мог не чувствовать (хотя бы уже потому, что Тарасов, с которым мы много лет приятельствовали, стал вдруг обращаться со мной подчеркнуто холодно и официально), что и в журнале «Физкультура и спорт» меня ждет мало хорошего.

Ход тогдашних моих рассуждений был вкратце таков. Жаловаться на Яковлева, не имея покровителей на самом верху, бессмысленно. Но может быть, стоит упредить ждущие меня неминуемо в журнале «Физкультура и спорт» неприятности заявлением об уходе? И жить в дальнейшем на вольных журналистских хлебах? Ибо надеяться, что где-либо примут меня на штатную работу по специальности, ежели я был вытурен за короткий срок с третьего по счету места, мог только прекраснодушный романтик! Но ведь, с другой стороны, после данной мне Яковлевым характеристики печатать меня как автора внештатного вряд ли тоже кто-либо осмелится!

Так что, думал я, как бы мною впредь в журнале «Физкультура и спорт» ни помыкали, надо держаться за работу в нем руками и ногами (ведь я ко всему прочему был основным кормильцем семьи), держаться за нее изо всех сил, тем более, что уволить меня, как я полагал, не дадут возможности законы о труде. Ведь взысканий по службе у меня не было – одни премии да благодарности. «Отсижусь тут, – думал я, – пока этот шум не утихнет окончательно, а там, Бог даст, сыщется для меня какая-нибудь другая спортивная редакция, еще более скромная и незаметная…».

Увы, 24 февраля 1972 года моей малости было посвящено еще одно совещание, на сей раз созванное заведующим сектором физкультуры и спорта ЦК КПСС Гончаровым. Все участники совещания – три работника сектора и десятка полтора ведущих московских спортивных журналистов – поместились в кабинете Гончарова. Находился там и мой приятель Юрий Ваньят – он-то и рассказал мне в тот же день все в подробностях.

Говорил на совещании только хозяин кабинета. Напомнив собравшимся про недавние высказывания по моему адресу Яковлева, Гончаров взял со стола и поднял, чтобы ее увидели все, мою только что вышедшую книжку «Не сотвори себе кумира». И тыча пальцем в мой портрет на обложке, возмущенно спросил: «Ну, как вам нравится этот культ личности?» (Тут я должен заметить, что книга была выпущена издательством ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» в серии «Спорт и личность», и все предшествующие, как и все последующие книги этой серии выходили стандартно с портретами авторов на обложке). Затем Гончаров книгу раскрыл и нараспев, с издевкой в голосе, стал зачитывать аннотацию издательства «Молодая гвардия», в которой говорилось: «Четырнадцатая книга серии «Спорт и личность» – первый опыт выступления в ней профессионального литератора. В круг заслуженных мастеров спорта СССР, заслуженных тренеров СССР, составляющих авторский актив серии, вошел известный спортивный журналист Аркадий Романович Галинский …».

Здесь Гончаров остановился и сказал: «Не журналист и не комментатор, а безграмотный пройдоха! Ничтожество – вот что мы тут о нем думаем!» После чего, не утруждая себя какими бы то ни было доказательствами, назвал мою книгу идеологически вредной, а выпуск ее – ротозейством и политической ошибкой издательства «Молодая гвардия», причины которых будут еще разобраны. В этом же духе Гончаров осудил и появившиеся уже в печати одобрительные рецензии на мою книгу, в частности, – рецензию А. Разгона в «Московской спортивной неделе» за 14 февраля 1972 года.

На следующий день после совещания у Гончарова, то есть 25 февраля 1972 года, председатель Спорткомитета Павлов вызвал к себе главного редактора журнала «Физкультура и спорт» Тарасова и потребовал уволить меня немедленно. А несколькими днями спустя появилась  о моей книге статья в газете «Советский спорт», где я был охарактеризован как идеалист-метафизик, идеологический и политический отщепенец, радующийся поражениям советских футбольных команд и преследующий в своих писаниях лучших советских специалистов футбола[4]. Пройдет девятнадцать лет, и один из участников подготовки этой статьи, тогдашний член редколлегии «Советского спорта» и редактор еженедельника «Футбол» Л. Филатов поведает со страниц журнала «Журналист» о том, что изничтожить мою книгу «Не сотвори себе кумира» приказали газете чиновники отдела пропаганды ЦК КПСС. Статью приносили им на просмотр, и они требовали ужесточить ее еще больше.

Что касается вспоминавшего обо всем этом Филатова, то он, по его словам, пытался смягчить в погромной рецензии какие-то места[5]. Его воспоминания, однако, редакция «Журналиста» снабдила комментарием, смысл которого сводился к тому, что участию Филатова в подобном деле оправдания нет. После чего редакция обращалась уже ко мне – с просьбой простить ее за то, что в 1973 году появилась и на страницах «Журналиста» направленная против меня тенденциозная заказная статья[6].

Но я отвлекся. А между тем 25 февраля 1972 года главный редактор журнала «Физкультура и спорт» Тарасов сказал председателю Спорткомитета СССР Павлову, что распоряжение о моем увольнении он готов отдать сегодня же, но желательной действенности оно не возымеет, поскольку возглавляемая Тарасовым редакция является в структурном отношении лишь одним из подразделений издательства «Физкультура и спорт», отчего может уволить меня реально только директор издательства.

Тут надо пояснить, что должность главного редактора журнала «Физкультура и спорт» являлась номенклатурой Спорткомитета, а должность директора издательства – номенклатурой Госкомиздата СССР, и что к комиздатовской системе относились все остальные сотрудники издательства, в том числе и я. Так что распоряжаться кадрами журнала «Физкультура и спорт» председатель Спорткомитета Павлов был не вправе. Что, впрочем, не помешало ему связаться в присутствии Тарасова с директором издательства М. Шишигиным и жестко потребовать моего увольнения уже у него. Что Шишигин принял к исполнению беспрекословно.

Однако на деле и ему было не так уж просто меня уволить. Ведь никакими сколько-нибудь законными основаниями Шишигин для этого не располагал. Кроме того, он знал, что местный комитет профсоюза, у которого Шишигин должен был предварительно испросить согласие на мое увольнение, настроен в этом смысле отрицательно. И вот почему. Вернувшись от Павлова и горя желанием выполнить его требование немедля, главный редактор журнала «Физкультура и спорт» Тарасов в тот же день, 25 февраля 1972 года, сотворил, подписал и огласил на собрании редакционного коллектива распоряжение об освобождении меня от работы как не соответствующего занимаемой должности. А само несоответствие обосновал участившимися-де расхождениями с позицией журнала моих внежурнальных выступлений. В итоге получалось, что изгоняют меня в одном советском издании за выступления в других советских изданиях, – где, кстати сказать, и не помышляли признавать эти выступления ошибочными!

Распоряжение Тарасова, не имея никакой юридической силы, выдало, однако, намерения администрации. А они-то очень многих в коллективе издательства возмутили! В том числе – членов месткома профсоюза. И тогда директор Шишигин сделал ход конем. Он передал мне через нашу общую знакомую журналистку Л. Доброву совет написать ему, не мешкая, заявление об уходе, которое он удовлетворит тотчас же. И Павлов, мол, останется в результате с носом! Но жизнь безработного меня не прельщала, и советом Шишигина я не воспользовался. Тем более, что, как я надеялся, местком профсоюза не даст согласия на мое увольнение, – ведь именно в этом меня горячо уверяли подходившие ко мне в коридорах издательства едва ли не все без исключения члены месткома.

Директор Шишигин тем временем подключил к планированию действий по моему увольнению юристконсульта издательства А. Вольского. Подлинник созданного тем «Заключения» (документа, на мой взгляд, примечательного в отношении правового цинизма!) и попал ко мне в руки с помощью заместителя директора издательства Р. Островского. Последний мне сочувствовал и был уверен, что, если его шефу Шишигину и удастся меня уволить, я непременно выиграю дело в суде.

На чем же зиждилась надежда Островского? Он был зятем тогдашнего председателя Московского городского суда Л. Алмазова и рассказал ему о том, что происходит в издательстве. Алмазов расхохотался и изрек, что уж суд-то будет на стороне увольняемого наверняка. По иронии судьбы, когда дело слушалось в Мосгорсуде, издательство представлял именно Островский. И во время заседаний он был вынужден лепетать что-то о моей идеологической порочности, а в перерывах – передо мною же извиняться. Мне было его, конечно, жаль, но однажды я все-таки не удержался и спросил у него: «Ну. а что теперь думает  ваш тесть?». Островский нахмурился и сказал, что тесть сейчас в командировке.

Однако возвращусь к «Заключению» юристконсульта Вольского. В нем излагается, каким путем можно при содействии «карманного» председателя месткома профсоюза обмануть рядовых членов месткома, чтобы получить их согласие на мое увольнение. В «Заключении» пять пунктов, и я перескажу их по порядку.

В пункте первом говорится, что дирекции необходимо получить на меня политический компромат, исходящий от авторитетных инстанций и относящийся к моей деятельности в журнале «Физкультура и спорт». Эти материалы должны иметь гриф «секретно» или, как минимум, – «для служебного пользования».

В пункте втором юристконсульт Вольский напоминает руководству, что члены месткома профсоюза – это, в основном, младшие и технические редакторы, корректоры и т.п., то есть сотрудники, находящиеся на низших ступенях издательского процесса. Вот почему, продолжает он, зачтение им представителем администрации секретных материалов о враждебной идеологической деятельности Галинского несомненно даст надлежащий эффект. Но только при условии, что самого Галинского не будет в это время на заседании месткома.

Но поскольку, читаем в пункте третьем «Заключения», отсутствие увольняемого на заседании месткома делает согласие профсоюза недействительным, заседание следует расчленить на две части: открытую и закрытую, но так, чтобы о закрытой части Галинский не знал. В открытой части – заслушать соображения главного редактора журнала «Физкультура и спорт» Тарасова о расходящихся с линией журнала внежурнальных выступлениях Галинского и дать слово Галинскому. После чего попросить их оставить членов месткома на время голосования одних. А когда оба окажутся за порогом, пригласить спрятавшегося заранее в смежной комнате представителя администрации, чтобы тот ознакомил членов месткома с засекреченным компроматом на Галинского. Затем провести голосование и, когда посланец администрации вновь скроется в смежной комнате (унеся с собой секретные материалы, о существовании которых Галинский знать не должен), пригласить Галинского и объявить, что согласие месткома на его увольнение дано. Пункт четвертый «Заключения» информирует администрацию от том, что в Основах законодательства о труде Союза и союзных республик (то есть в действовавшем тогда законодательстве) нет статьи, которая позволяла бы увольнять работника за те или иные его воззрения, и что выход здесь видится только один: юридической базой для увольнения Галинского необходимо назвать в постановлении месткома профсоюза пункт 4 статьи 106 Основ законодательства о труде, которым дозволено прекращение трудового договора с работником, выполняющим  воспитательные функции, если тот совершил аморальный поступок, несовместимый с продолжением работы. Таким образом, замечает юристконсульт Вольский, местком профсоюза даст согласие на увольнение Галинского в убеждении, что работникам советской печати присущи воспитательные функции и что Галинский, обязанный воспитывать читателей журнала «Физкультура и спорт» в духе марксизма-ленинизма, вел себя как воспитатель аморально, протаскивая на страницы этого издания враждебные взгляды.

При всем том, предупреждает далее Вольский, ни в коем случае нельзя опираться в приказе об увольнении на пункт 4 статьи 106 и его формулировку в законе. Ведь приказ будет вывешен на доске объявлений, и указание на то, что Галинский уволен за аморальные поступки, совершенные при выполнении воспитательных функций, породит в коллективе недоумение. Вот почему юристконсульт Вольский рекомендует директору издательства Шишигину сослаться в приказе на пункт «в» статьи 47-й Кодекса законов о труде РСФСР, коим предусмотрено увольнение работника по непригодности, как несоответствующего занимаемой должности. А уж о том, что действие самого Кодекса было несколькими месяцами ранее прекращено, сотрудники не догадаются.

Наконец, в пятом и последнем пункте своего «Заключения» юристконсульт предостерегает директора еще об одной опасности. Если можно поручиться, пишет он, что в результате осуществления предыдущих рекомендаций требование председателя Спорткомитета СССР в отношении Галинского будет выполнено, то решение дела в пользу издательства, ежели Галинский обратится в суд, более чем проблематично. Ведь в суде, объясняет Вольский, наша позиция кажется стопроцентно уязвимой уже по той причине, что в приказе полагалось указать статью в законе, на основании которой получено согласие месткома (не говоря уже о том, что суд не сможет признать увольнение правильным ни по пункту 4-му статьи 106-й Основ законодательства о труде, ни, тем более, по статье недействующего кодекса). Однако добиваться судебного отказа Галинскому в иске о восстановлении на работе, завершает свое «Заключение» Вольский, – это уже забота не издательства, а тех, кто увольнение Галинского инициировал.

Тут у читателя может возникнуть вопрос: а могу ли я доказать существование этого «Заключения»? Невероятно, но факт: его оригинал находится в судебном деле! Попал же он туда при следующих обстоятельствах. В третий и последний день суда мой адвокат Г. Курчин, показав оригинал «Заключения» Вольскому, спросил, не его ли это росчерк на последней странице. Седой старик Вольский с гордостью свою подпись подтвердил. И тогда Курчин, как бы наперед зная, что председатель коллегии по гражданским делам Мосгорсуда Л. Верзулова и судебный прокурор Г. Колычева не станут из профессиональной лености знакомиться с текстом «Заключения», нарочито вяло и буднично попросил суд приобщить его к делу. А суд так же вяло и буднично просьбу адвоката удовлетворил. Когда же Вольский, спохватившись, досадливо запротестовал, было уже поздно: вот так и украсило его «Заключение» 207-208 листы судебного дела.

Сопоставляя обстоятельства моего увольнения с планом Вольского (он стал известен мне, лишь когда я был уволен, а дело готовилось к слушанию в Мосгорсуде), я увидел, что плану этому директор издательства Шишигин следовал неукоснительно. Но с отдачей приказа об увольнении, получив согласие месткома, почему-то не торопился. И даже передал мне снова (через ту же нашу общую знакомую), что, если я подам заявление об уходе, он его сразу удовлетворит.

Ларчик открывался просто: Шишигин заботился не обо мне, а о собственной репутации. Ведь издательский коллектив состоял не только из «карманного» предместкома корректора Р. Шупиковой и девяти перепуганно хранивших доверенную им на закрытом заседании месткома «государственную тайну» технических и младших редакторов, машинисток, бухгалтерш и т.д., но еще из доброй сотни творческих работников[7], многие из которых были членами Союза журналистов. Кто-то из них составлял уже письмо в мою защиту, другие выражали желание его подписать, из редколлегии журнала «Физкультура и спорт» вышли в знак протеста поэт Александр Межиров и прозаик Юрий Трифонов…

И когда я вновь отказался подать заявление об уходе (полагая, что буду восстановлен на работе по суду), Шишигин, стремясь показать коллективу, что в предстоящем увольнении моем он лично неповинен, сделал очередной ход конем, и, надо признать, ход удачный. Шишигин добился, чтобы председатель Спорткомитета СССР Павлов самолично объяснил издательскому коллективу, чем продиктована необходимость моего увольнения, и Павлов приехал-таки в издательство – в первый и последний раз за четырнадцать лет своей работы в Спорткомитете! Правда, собрали сотрудников в конференц-зале под предлогом того, что Павлов хотел бы поделиться с ними впечатлениями о зимних Олимпийских играх в Саппоро, однако значительную часть своего выступления он посвятил мне.

Повторив то, что говорили на совещании по ГТО – Яковлев и перед спортивными журналистами – Гончаров, и пересказав содержание разгромной статьи о моей книге в газете «Советский спорт», Павлов пояснил, что это лишь характеристика, так сказать, видимой части айсберга, а о невидимой речь в ближайшее время еще пойдет, и куда более серьезно, ибо Галинский … Тут Павлов сделал паузу и сказал, что партийная оценка деятельности Галинского может быть выражена в трех словах – «Солженицын советского футбола», больше того – «Солженицын советского спорта»! Я слышал  это собственными ушами, поскольку находился в зале. А на третий день был вывешен на доске приказ о моем увольнении.

Читаю его и узнаю, что уволили меня, оказывается, на основании другого приказа, о существовании которого я прежде не знал, то есть приказа председателя Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР № 148 от 17 марта 1972 года «О материалах по футболу на страницах журнала «Физкультура и спорт», поручившего главному редактору журнала Тарасову рассмотреть вопрос о дальнейшем использовании на работе в журнале старшего редактора Галинского, «ответственного за футбольный раздел журнала, материалы которого содержали крайний субъективизм, тенденциозность, способствующие разжиганию ажиотажа и нездоровых страстей вокруг футбола».

К тому времени меня уже консультировал адвокат Курчин, и я пошел с текстом приказа об увольнении к нему. Курчин подтвердил то, в чем уверял меня зять московского судейского начальника: «Суд восстановит вас на работе обязательно!». Администрация и местком издательства, сказал адвокат, попрали едва ли не все законы увольнения. Начать хотя бы с того, что местком профсоюза не имел права рассматривать в вашем отсутствии какие-либо касающиеся вас материалы, ведь о приказе Павлова и выдвинутых тем обвинениях вы и слыхом не слыхивали!

Во-вторых, продолжал адвокат, не было у месткома письменного представления администрации, в таких случаях совершенно необходимого; в третьих, местком не имел права принимать в качестве представления администрации приказ Павлова (а председатель Спорткомитета не вправе был отдавать приказ с требованием уволить сотрудника другого ведомства); в четвертых, местком, давая согласие на увольнение, не имел права ссылаться на пункт 4 статьи 106, поскольку даже таракану понятно, что редакционный сотрудник не является воспитателем; в-пятых, администрация не имела права изменять в приказе статью закона, которую назвал в своем постановлении местком, и тем более намеренно указывать статью недействующего, упраздненного кодекса. В шестых, заключил адвокат, не только все перечисленные грубейшие нарушения трудового законодательства в сумме, но и каждое из них в отдельности делают увольнение юридически недействительным.

Иск мой рассматривала коллегия по гражданским делам   Мосгорсуда. Между тем я обратился с иском о восстановлении на работе не в городской суд, а как полагается, в районный, народный. И первое заседание состоялось 19 мая 1972 года в Свердловском районном народном суде. Однако из-за неявки ответчика дело было отложено до 2 июня. В промежутке между этими датами Мосгорсуд и отобрал дело у нарсуда, возжелав рассмотреть его «по первой инстанции». И все три дня – с 14 по 16 июня – рассматривал при закрытых дверях.

О слушании дела в закрытом заседании ходатайствовало, едва процесс начался, издательство «Физкультура и спорт», мотивировав это тем, что собирается огласить касающиеся меня секретные партийные документы. О том, что это был блеф чистой воды и что порочащими меня секретными партийными документами издательство не располагало (ибо таковые вообще отсутствовали), руководители Мосгорсуда, конечно, знали. Но и допустить рассмотрение моего дела при публике они также не могли. И вот почему.

Копию этого документа нарсуд также запросил у ответчика. И снова встретил сопротивление. Издательство ссылалось на то, что в отличие от несекретного павловского приказа Записка отдела пропаганды имеет гриф «для служебного пользования». Когда же и этот опус был в конце концов получен  нарсудом, стало ясно: Павлов пребывал в полнейшей уверенности, что кроме нескольких месткомовцев, которым означенный документ зачтут вслух (когда с заседания месткома обманным путем выдворят меня), и ради психологической обработки которых он, собственно, был создан, – никто больше о псевдосекретной Записке отдела пропаганды Спорткомитета не узнает.

Я же эту Записку не только прочел, но и составил к ней подробнейший комментарий, который нарсуд приобщил к делу и который я намеревался в судебном заседании огласить. Ведь Записка отдела пропаганды Спорткомитета являлась в моем деле единственным материалом, содержавшим перечень инкриминируемых мне злодеяний, тогда как мой комментарий показывал, что сей предназначенный для «служебного пользования» документ представляет собой не что иное, как галиматью, пародию – неумышленную, конечно, но пародию, иного слова тут не подберешь, – именно пародию на сталинских времен постановления ЦК партии по вопросам идеологии, но только… спроецированную на футбол!

Понимал ли Мосгорсуд, что вся эта «футбольно-идеологическая» ахинея не стоит выеденного яйца? Не знаю. Помню лишь, что с того дня, когда у народного суда дело мое неожиданно отобрал Московский городской суд, я уже не сомневался, каково будет решение, отчего, кстати сказать, меня ничуть не удивила и разыгранная, как по нотам, перед заполнившими зал Мосгорсуда журналистами, писателями, кинематографистами и тренерами комедия о необходимости рассматривать дело в закрытом заседании. К каким же «футбольно-идеологическим» выводам пришла коллегия по гражданским делам Мосгорсуда после трехдневных закрытых прений сторон? Цитирую из решения:

«Галинский А.Р. являлся ответственным за качество публикуемых материалов в футбольном разделе журнала и  их идеологическую направленность. Между тем Галинский А.Р. с возложенными обязанностями старшего редактора журнала не справлялся. Статьи, отобранные и отредактированные им, не способствовали выполнению задач, поставленных перед журналом как идеологическим печатным органом. Отделом пропаганды обращено внимание на то, что в футбольном разделе журнала «Физкультура и спорт» не выдвигаются и не рассматриваются актуальные проблемы этого популярного вида спорта. О массовом, юношеском, детском, сельском футболе журнал почти ничего не пишет. В то же время на страницах журнала бесконечно перебираются околоспортивные подробности, тенденциозные мысли принимают сенсационную форму выражения, способствуя разжиганию ненужных страстей, ажиотажа вокруг футбола. Оценка, данная Комитетом, идейной направленности материалов на футбольную тему, должна быть принята судом, так как Комитет определяет спортивную политику в стране, координирует работу по вопросу физического воспитания населения и ему предоставлено право решать вопрос об идейной направленности журнала. Из изложенного следует, что Галинский А.Р. уволен с должности старшего редактора журнала «Физкультура и спорт» правильно».

Мою кассационную жалобу рассматривала судебная коллегия по гражданским делам Верховного суда РСФСР в составе Л. Анисимовой, А. Варежкина и А. Витковского. Оставив решение Мосгорсуда  в силе, коллегия сочла необходимым добавить в своем определении кое-какие инвективы по моему адресу и от себя. Цитирую (не исправляя стилистики этого документа). «Из материалов дела видно, что в журнале «Физкультура и спорт» за время работы Галинского были опубликованы ряд статей, автором либо редактором которых был истец, содержащих сведения не о футболе, а о закулисной стороне его… В некоторых статьях дана неверная оценка уровню развития советского футбола, спортивная жизнь футболистов нарисована в весьма мрачных тонах… Проводимая им (то есть мною – А.Г.) пропаганда футбола не соответствует теории и практике физкультурного и спортивного движения в стране».

А на первую же мою просьбу о пересмотре дела Верховным судом РСФСР «в порядке надзора» мне ответила отказом заместитель председателя Верховного суда Н. Сергеева, проявив солидарность с идеологическим недоверием, выраженным мне увольнителем. Я обжаловал отказ и получил в ответ письмо еще одного заместителя председателя Верховного суда РСФСР Н. Прусакова, который прибавил ко всем выдвинутым против меня Спорткомитетом политическим обвинениям еще одно, уже как бы «от себя». По мнению Прусакова, я еще и «активно мешал журналу выполнять поставленные перед ним задачи».

В дальнейшем отказы на мои жалобы подписывали «просто» члены Верховного суда, причем отвечали сверхлаконично: «оснований к пересмотру дела не имеется», «мотивы отказа сообщались вам ранее». А уж о том, сколь внимательно рассматривались мои интерпелляции, свидетельствовал ответ, под которым стояла подпись Анисимовой, то есть одного из членов коллегии по гражданским делам, отклонившей мою кассацию. Таким образом, член Верховного суда Анисимова рассмотрела жалобу на себя же. А вот какой ответ я получил в 1986 году. Член Верховного суда В. Глянцев отказал мне в пересмотре дела уже под аккомпанемент перестройки (и попутно превратил меня из Галинского в Гаменского). Однако же кульминацией этой юридической поэмы явилось подыскание Мосгорсудом «правильной» статьи закона для моего увольнения. Суть даже не в том, что судам возбранялось находить новые основания для увольнения – взамен юридически несостоятельных, которые назывались администрацией, и что Мосгорсуд обошел этот запрет умышленно. В данном случае интерес вызывала сама статья в трудовом законе, на которую пал выбор городского суда. Ведь уволив меня по статье упраздненного кодекса, директор издательства Шишигин провернул лишь свою часть мероприятия. А о том, чтобы суд отказал мне в восстановлении на работе, Шишигин не заботился. здесь должны были продемонстрировать свои возможности те, кто, по выражению юристконсульта Вольского, мое увольнение «инициировали».

Какие средства давления на суды изыскал председатель Спорткомитета Павлов, – то ли единолично, то ли с помощью своих кураторов из ЦК КПСС Яковлева и Гончарова, – я, видимо, не узнаю никогда. Но факт остается фактом: из нарсуда дело отозвали в Мосгорсуд, а там, во-первых, сварганили закрытый политический процесс, и, во-вторых, ничтоже сумняшеся, сами подобрали основание для моего увольнения. Это был пункт 2-й статьи 17-й Основ законодательства о труде, которым предусматривалось расторжение трудового договора в случае утери работником профессиональных качеств. Именно так увольняли, например, потерявшего слух сторожа, что рассматривалось не как вина последнего, а как постигшая его беда. Вот почему оглохшему сторожу обязаны были предложить вначале другую работу в той же организации. Допустим, место истопника. И лишь если оглохший сторож отказывался эту работу принять, администрация была вправе расторгнуть с ним трудовой договор в одностороннем порядке. Но при этом она должна была выдать пострадавшему денежное вспомоществование в установленном законом размере.

Мне другой работы в издательстве не предлагали, но суды, конечно же, на это внимания не обратили. Еще бы, ведь я был не оглохший сторож, я был вредитель по части идеологии! А раз так, Мосгорсуд, а за ним и верховный суд РСФСР трактовали 2-й пункт статьи 17-й как вполне приемлемый для увольнения работника по идеологическим мотивам. Пусть с выплатой вспомоществования.

Денежки эти (112 рублей) я получил, но запрет на профессию вошел в силу, и в течение семнадцати лет мне не удалось напечатать ни единой строки ни в одном из изданий страны[8]. А уж о том, чтобы устроиться на штатную журналистскую работу «Солженицын советского футбола» и помыслить не мог.

2

Читатель помнит, наверное, что роль автора зубодробительной статьи о моей книге «Не сотвори себе кумира»  отдел пропаганды ЦК КПСС поручил М. Мержанову. Между тем первоначально эта роль предназначалась другим лицам: «Советскому спорту» велели подготовить гневное «Письмо в редакцию» Льва Яшина, Всеволода Боброва и Сергея Сальникова. Но все трое, как сообщил мне тогда же Сальников, поставить свои подписи под таким письмом наотрез отказались. После чего редакция адресовалась к другой футбольной знаменитости – Виктору Маслову, нажимая на то, что я среди прочего писал-де в своей книге и о просчетах, которые он, Маслов, допустил, тренируя киевское «Динамо». Однако и Маслов не пожелал откликнуться на предложение «Советского спорта» (о чем также проинформировал меня).

Вот тогда-то работники отдела пропаганды ЦК приказали написать статью Мержанову – персональному пенсионеру, бывшему главному редактору еженедельника «Футбол». А помочь себе Мержанов попросил действующего главного редактора этого издания Л. Филатова. Последний-то девятнадцатью годами спустя и поведал читателям «Журналиста», кем была заказана и как сочинялась эта статья.

Филатов запамятовал, правда, что в той самой книге, которую Мержанов с его помощью раздолбал как идеологически крамольную, я довольно остро полемизировал с ними обоими и что в мержановской рецензии об этом не говорилось ни слова.

Критически отзываясь в своей книге о футбольных писаниях Мержанова и Филатова, я не инкриминировал им, разумеется, воззрений, расходящихся с линией ЦК. Речь шла об освещении в печати сугубо футбольных проблем. И мой анализ публикаций Мержанова и Филатова не опровергнут по сию пору. Вернее сказать – обойден молчанием.

 Воспоминания Филатова вышли в «Журналисте» под заголовком «Я давал себе команду: «Надо уцелеть!». К этому сообщению уместно, видимо, добавить, что Филатов давал себе команду уцелеть, занимая при этом руководящие должности – заведующего отделом, члена редколлегии, заместителя главного редактора газеты «Советский спорт», главного редактора еженедельника «Футбол». И с последней должности благополучно вышел на персональную пенсию, подобно своему предшественнику Мержанову.

***

С Николаем Тарасовым я познакомился в 1957 году в редакции «Советского спорта». Он заведовал там одним из отделов, я только что начал работать собкором по Украине. Занимая в редакции много лет руководящие посты – завотделом, ответственного секретаря, заместителя главного редактора, – Тарасов как автор выступал в газете  крайне редко. Но было известно, что он пишет стихи и что именно он, распознав дарование в шестнадцатилетнем Евгении Евтушенко, напечатал в «Советском спорте» в течение четырех лет около пятидесяти его стихотворений.

Других подробностей биографии Тарасова я не знал, ибо, уехав из Москвы в 1957 году, одиннадцать лет прожил в Киеве. Но, часто приезжая в редакцию, разговаривал с Тарасовым не только о делах. Зная о моей дружбе с Семеном Гудзенко, Александром Межировым, Наумом Коржавиным, а также о приятельских отношениях с Константином Симоновым и другими московскими поэтами, Тарасов, видимо, ценил проявляемый мною интерес к его стихам, которые он читал мне, зазывая в свой редакционный кабинет (а затем дарил машинописные экземпляры с теплыми надписями).

Печататься как поэт Николай Тарасов начал поздно, когда ему было сорок пять лет. Первую свою книгу стихов «Лирика» он подарил мне с надписью: «Аркадию Галинскому, другу и собрату по перу, опередившему эту книгу на десять лет в признании автора, а может быть, и заглянувшему на полвека вперед – с тревогой и ожиданием». А в 1972 году он написал, будучи главным редактором журнала «Физкультура и спорт», распоряжение, которым изгонял друга и собрата по перу из редакции как идеологического отщепенца. (Между прочим, я стал работать в этом журнале по приглашению Тарасова).

В мае 1973 года я встретил на одном из литературных вечеров поэта Павла Антокольского, который из вежливости поинтересовался, как я поживаю. Не желая распространяться о своих довольно-таки невеселых обстоятельствах (к тому времени я был уже более года безработным  и понемногу распродавал книги), я ответил: «Нормально». «Вот видите, – укоризненно сказал Антокольский, – у вас-то все нормально, а Тарасов из-за вас пострадал». На следующий день я отправил семидесятилетнему Антокольскому письмо, в котором напоминал, что годом раньше рассказывал ему (на обеде у Константина Симонова), как вел себя в моем деле Тарасов, но что Антокольский, вероятно, пропустил тогда мой рассказ мимо ушей. Заканчивал же я письмо так: «Мы с Вами больше не знакомы. Оставляю за собой право показать это письмо нескольким друзьям, знающим Тарасова и Вас».

Вскоре почта принесла мне ответ:

«Адик!

Несмотря на крайне возбужденный тон Вашего письма, несмотря на Ваше требование «не узнавать» Вас при встрече и заявление о том, что будто бы мы незнакомы, я считаю своим нравственным и гражданским долгом ответить Вам – хотя бы из памяти (равно дорогой нам) о Семене Гудзенко, хотя бы, наконец, из любви и уважения к Вам, которые Вы смогли оспаривать.

На это у Вас нет ни оснований, ни права.

Я не виноват в том, что не знаю сложности Ваших отношений с Н.А. Тарасовым. Я не знаю также о суде (понятия не имел о нем). Знаю Тарасова прежде всего как поэта, которого люблю за его стихи. Таким образом, оставляя за Вами право показывать кому угодно Ваше письмо ко мне, прошу Вас также о чести показать и мой ответ Вам. Впрочем, это, конечно, Ваше дело, а не мое. Речь идет о просьбе, а не об ультиматуме.

В заключение же, милый Адик, помните о том, что Вы мне дороги, что Ваша судьба мне близка, и что от всего сердца желаю Вам покоя и воли, а счастья на белом свете нет.

Крепко Вас обнимаю.

П. Антокольский.

23 мая 1973 года».

Читая эти строки, я, естественно, жалел уже о своей горячности, о чем тотчас и написал Павлу Григорьевичу.

В 1988 году журнал «Физкультура и спорт» поместил отрывок из воспоминаний спортивного писателя Виктора Васильева. Последний знал Тарасова (он умер в 1976 году) раньше и лучше, чем я, и рассказывал о его участии в кампании 1949 года по борьбе с космополитизмом. Тарасов напечатал тогда в «Советском спорте»  статью о писателе Исае Рахтанове. Называлась она «Лицо антипатриота и клеветника» и обвиняла Рахтанова в том, что он-де воплотил в одном из своих произведений «всю ненависть антипатриота к советскому спорту, к его успехам и достижениям». Об этой статье, согласившись работать в журнале «Физкультура и спорт» под началом Тарасова, я, увы, ничего не знал. Мне стало известно о ней лишь после того, как Тарасов написал в своем распоряжении по редакции нечто похожее обо мне.

Статью об антипатриотизме Рахтанова будущий главный редактор журнала «Физкультура и спорт» сочинил, как уверяет Васильев, «по доброй воле», но мне думается, причина тут была другая. В 1949 году увольняли с работы по обвинению в космополитизме или по подозрению в оном многих журналистов еврейского происхождения, в том числе и спортивных. Кое-кого даже арестовывали, иных таскали на допросы. Тарасов же находился с некоторыми из них в дружеских отношениях и боялся, что это может повредить его карьере.

Когда в 1972 году моя жена узнала, что он обвинил меня в том, что я пошел в своих статьях против линии Спорткомитета, «который ведет линию ЦК», она пришла в редакцию и спросила: «Коля, зачем вы это сделали?». Тарасов, который дарил свои стихи и моей жене, ответил, что не может себе позволить лишиться зарплаты главного редактора и других связанных с этой работой благ.

Так что, полагаю, активное участие Тарасова в антикосмополитической кампании 1949 года объяснялось лишь его не лишенными оснований опасениями потерять из-за недавнего приятельства с безродными космополитами неплохо оплачиваемую номенклатурную журналистскую должность, – ведь он являлся тогда уже в газете «Советский спорт» завотделом и членом редакционной коллегии. Мотивы были, словом, те же самые, что руководили им и в истории со мной.

Выход первой книги стихов Тарасова критика единодушно оценила как явление во всех отношениях примечательное. О его стихах тепло отзывались такие видные поэты, как Павел Антокольский, Евгений Винокуров, Александр Межиров и, конечно же, самый знаменитый из советских писателей – Евгений Евтушенко. Отмечали высокий гуманистический пафос его поэзии и, в частности, стихотворения «Мои читатели стареют». Тарасов посвятил его Межирову, а мне подарил первую публикацию с надписью: «Другу моему и Межирова – Аркадию Галинскому». Заканчивалось стихотворение так: «Не обездоливать разрухой, не сокрушать и не вещать, а обезболивать разлуку, и предвещать и возвышать».

О том, как Тарасов возвысил меня, читатели знают. А вот пассаж из воспоминаний о нем поэта Льва Озерова: «В облике, жесте, голосе этого человека было нечто неотразимо благородное, неизменно доброжелательное, непреднамеренно приветливое. Он говорил мало, любил слушать, суждения его всегда были выношенными и ответственными, разум его – пытливый и острый – брал на себя только те решения, о которых уже ведала душа».

***

Когда вокруг моей книги «Не сотвори себе кумира» разразился в 1972 году скандал, издательство «Молодая гвардия» устроило ее публичное обсуждение. Цель последнего была проста – книгу защитить[9]. В организации же обсуждения принял участие Союз писателей, а в числе выступавших был Константин Симонов.

С Константином Симоновым мы общались в то время, как говорится, домами. Он женился в 1955 году на Ларисе Жадовой – вдове моего ближайшего друга Семена Гудзенко, который скончался незадолго перед тем в возрасте тридцати лет. На следующий день после его похорон я принес Симонову (который был тогда главным редактором «Литературной газеты», а я в ней работал) предсмертные стихи Гудзенко, обращенные к Ларисе.

Стихи произвели на Симонова большое впечатление, и он их напечатал немедля. Надо сказать, что они вызвали повышенный интерес к двадцатипятилетней вдове Гудзенко и у других известных поэтов, в частности, у Назыма Хикмета и Михаила Луконина, каждый из которых предложил ей вскоре руку и сердце. Лежа в госпитале после двух сложнейших операций на мозге и сознавая, что жить ему осталось недолго, Гудзенко поручил мне не оставлять Ларису своими советами после его смерти. И когда в конце концов Лариса спросила у меня в 1955 году, кого из претендовавших на ее руку поэтов стоит предпочесть, я назвал Симонова, тем более что со слов тогдашней его жены актрисы Валентины Серовой знал, что их семейная жизнь развалена бесповоротно. Так что впоследствии Лариса и Константин Симонов считали меня как бы человеком их сосватавшим.

Симонов выступил на упоминавшемся выше обсуждении (как, впрочем, вообще был задействован в истории с моей книгой) исключительно по своей собственной инициативе. Дело в том, что одним из внутренних рецензентов сданной мною в издательство рукописи был друг Симонова писатель Евгений Воробьев. Он-то и рассказал о ней Симонову, а тот, уезжая на свою дачу под Сухуми, взял у меня копию рукописи. И вскоре прислал мне хвалебное письмо-рецензию, причем не только в машинописном варианте, но и в «звуковом исполнении» на магнитофонной кассете. Симонов предлагал мне – в случае надобности – показать его письмо в издательстве. Этим любезным предложением я, однако, не воспользовался (в связи с чем письмо и кассета поныне лежат у меня никем больше с 1971 года не прочитанные и не прослушанные).

Ситуация, в которой Симонов оказался на обсуждении моей книги, была, как принято сейчас говорить, амбивалентной, ибо, с одной стороны, он хотел книгу поддержать, а с другой стороны, состоял в давних дружеских отношениях с автором разгромной рецензии на нее М. Мержановым (их дачи под Сухуми стояли рядом). Поэтому Симонов долго и витиевато говорил о том, что Галинский-де (цитирую по стенограмме) «порою  подъезжает в своей интересной и даже талантливой книге кое-кому под ребра», отчего, мол, «тоже иногда надо дать под ребро и самому Галинскому». «Но при всем том, – продолжал кружить Симонов, – рецензия моего старого друга Мержанова представляется не очень полезной для всей нашей общей работы. Мне думается, что такие статьи не способствуют интересам дела и нашей общей работы».

И это говорилось о рецензии, с автором которой Мержановым перестали здороваться  поэт Михаил Луконин, писатели Евгений Воробьев и Юрий Трифонов, журналист Наум Мар и которая, как заметил выступивший вслед за Симоновым писатель Александр Кикнадзе, «воскрешала времена, когда люди после подобных статей о них лишались не только штатной работы, но и надолго исчезали со страниц печати».

В начале 1973 года в «Журналисте» появилась статья обо мне – «Должности редактора не соответствует», а во вступлении к ней цитировалось мое письмо в редакцию этого журнала, где говорилось, что ни от одного слова в моих статьях я не откажусь[10]. Лариса Жадова-Симонова позвонила моей жене и сказала: «Адик потерпел поражение. Ему не нужно было посылать в «Журналист» такое вызывающее письмо. Теперь он будет лишен возможности печататься минимум семь лет».

Узнав об этом разговоре, я написал письмо Симоновым. «Вовсе не исключаю того, что потерпел от мержановых поражение, -писал я. – Мержановы победили? Возможно. Но только по их шкале ценностей. У меня же иное понимание поражений и побед. Так что мне отрадней бедствовать, чем процветать, как мержановы». После этого письма наши общения с Симоновыми прекратились. Я усугубил это еще и тем, что как-то, встретившись с ними лицом к лицу в центре Москвы, не ответил на их приветствие.

Однако спустя несколько лет, видя, что меня не арестовали, не выслали из страны как «Солженицына советского футбола», что и в материальном вспомоществовании мы не нуждаемся (жена моя в это время защитила диссертацию и работала старшим научным сотрудником в одном из институтов Академии наук), Симоновы захотели с нами помириться. О симоновском плане примирения рассказал мне Евгений Воробьев, с которым в те годы мы как раз подружились. Зная, что мы с женой бываем у Воробьевых в подмосковном дачном писательском поселке Красная Пахра, Симонов просил Евгения Захаровича сообщить ему, когда Галинские в очередной раз приедут в Пахру. Симоновы же нагрянут как бы невзначай к Воробьевым на огонек (их подмосковная дача соседствовала с воробьевской забор к забору). Евгений Захарович, добрейшей души человек, возможности которого помочь мне были невелики, но ни одной из них он не упустил, тоже хотел, чтобы Симоновы и Галинские помирились. Он полагал, что задуманный Симоновым сценарий меня устроит. Но я категорически отверг этот план, ибо уже знал, что, оставляя меня в беде, Симонов действовал в соответствии с давно сложившимся у него стереотипом. В свое время он так же поступил с «потерпевшими поражение» на каком-то жизненном этапе Михаилом Матусовским и Борисом Горбатовым, а потом сумел с тем и с другим помириться. Наше же примирение не состоялось. А в скором времени Симонов попал в больницу и умер. Ненадолго пережила его и Лариса. Сейчас, на старости лет, я сожалею, что, очутившись в плену бескомпромиссности, не пошел навстречу желанию Симонова считать инцидент исчерпанным.

***

Незадолго до того, как «пошел процесс» моего изгнания из журналистики, я познакомился с удивительнейшим человеком – публицистом, литературоведом, эстетиком, германистом, профессором и доктором философии Арсением Гулыгой. Между прочим, он был весьма далек от спорта, но оказался единственным и моих знакомых, который осмелился открыто заступиться за меня перед властями предержащими! Впрочем, сначала А. Гулыга обратился с письмом к главному редактору «Литературной газеты» А. Чаковскому. Рассказав о моих безуспешных попытках реабилитировать себя через судебные, партийные и профсоюзные органы, Арсений Владимирович писал: «Дело Галинского», представляющее собой нагромождение инсинуаций и равнодушия, позорит нашу действительность. Пора решить его в пользу пострадавшего. 30.11.74».

Чаковский на это письмо не прореагировал, и спустя несколько месяцев, 9 апреля 1975 года, Гулыга обращается уже к Брежневу. Повторив примерно тот же текст, что был послан Чаковскому, он подчеркивает необходимость «в преддверии великого юбилея – 30-летия Победы над фашизмом – вмешаться в судьбу фронтовика».

18 мая 1975 года Гулыга обращается к Брежневу вновь, сообщая, что первое письмо попало к тем самым людям, которые «проявили в отношении Галинского недоброжелательность и недобросовестность», ибо ответ на свое обращение к Брежневу Гулыга получил от Валиахметова – того самого начальника отдела пропаганды Спорткомитета, в недрах которого и была сочинена одобренная приказом Павлова идеологическая Записка.

Из второго письма А. Гулыги Л. Брежневу:

«…В полученном мною ответе изумляет прежде всего то обстоятельство, что его автор не считает формулировку «по непригодности как несоответствующий занимаемой должности» позорной … для специалиста. Удивляет и следующая фраза: «Таким образом, следует, что пересмотр данных решений – в компетенции судебных органов, а не издательства «Физкультура и спорт» или Спорткомитета СССР». Это уже отписка в Ваш адрес: Ваш референт, мол, не знает, куда адресовать жалобу. И самое главное – Валиахметов не дал себе труда задуматься над сутью дела. Действительно, как может не соответствовать должности редактора спортивного журнала человек, работающий в спортивной прессе с 1957 года, опубликовавший а это время около тысячи статей, репортажей и заметок о спорте (в том числе ряд фундаментальных статей в толстых журналах), выступавший комментатором Центрального телевидения, издавший о спорте собственную книгу. Что касается статьи в журнале «Журналист», на которую ссылается Валиахметов, то она свидетельствует только о масштабе травли… Убедительно прошу референта, читающего это письмо, не пересылать его для нового формального ответа».

Последствием второго письма Гулыги генеральному секретарю ЦК КПСС был вызов автора к секретарю парткома Института философии Академии наук СССР. В институте этом Арсений Владимирович являлся старшим научным сотрудником, и секретарь парткома строго наказал ему не писать о «деле Галинского» больше никуда! Да и я предупреждал его, что, коль скоро по иронии судьбы и футбол, и философию в равной мере курирует отдел пропаганды ЦК КПСС, ничего, кроме неприятностей, Гулыга себе подобными акциями не наживет. Но он проявил упрямство и вскоре передал в «Литературную газету» статью под названием «Литература. Нравственность. Жизнь», в которой рассказал о моей судьбе. Копию этой  статьи он прислал мне в сопровождении следующего письма: «Дорогой Аркадий! Эту статью я посвящаю тебе. Прочитав ее, ты скажешь: «Не говори красиво!». Дело не в словах, дело в сути. Для меня ты  – герой из романа, написанного самой жизнью. (Вот уж действительно документальная проза!) Первые главы этого романа – война, и ты в них офицер, отмеченный уже в 1941 году боевым орденом (тогда было тяжелое время и награды получали немногие). Послевоенные главы – любовь (у тебя чудесная жена!), многолетний честный  труд, конфликт с некомпетентным начальством, беда, не сломившая твоей моральной стойкости. Счастливый конец мы еще прочитаем. На твоем примере можно учить принципиальному отношению к трудовой чести. И я не сомневаюсь: она будет восстановлена».

Статья А. Гулыги была опубликована, но в урезанном виде – без рассказа обо мне. Автора уговорили поступиться этими строчками, пообещав, что о «деле Галинского» напишет вскоре ведущий публицист этой газеты Евгений Богат. Обманули: выяснилось, что Богат вовсе и не собирался писать о моем деле.

В 1976 году, по истечении четырех лет безработицы и в предощущении такой же перспективы на будущее, я подумал как-то: «Чем черт не шутит! А не пробиться ли мне к первому замзаву отдела пропаганды ЦК КПСС Яковлеву, чтобы объясниться с ним, так сказать, лично». Куда там, разговаривать со мной не пожелали «лично» даже мелкие чины из яковлевского секретариата. Тогда я решил написать своему сановному преследователю довольно резкое письмо, и соответствующий текст был уже мною заготовлен, как вдруг… Яковлева турнули с Олимпа! Причем турнули не только из ЦК, но еще и с глаз долой – за океан, послом в Канаду! Но раз уж письмо сочинено, рассудил я, стоило бы его все-таки послать адресату. А ежели Яковлев еще и сподобится ответить мне, то, возможно, я хотя бы кое-что узнаю об истинной причине столь крутого поворота в моей судьбе. Ведь в действительности «Солженицыным советского футбола» я не был!

Процедура отправки корреспонденции, адресованной сотрудникам советских посольств, была в ту пору такова: требовалось отнести письмо (без всяких марок) в экспедицию МИДа. Что я и сделал. В моем письме говорилось о том, как главный редактор «Советского спорта» Киселев и председатель Гостелерадио Лапин поступили со мной после телефонных звонков Яковлева, как главный редактор журнала «Юность» Борис Полевой снял после аналогичного звонка мою статью из уже готового было номера. Знакомые из комбината печати «Правда», писал я далее, сообщили мне, что статья в «Журналисте» «Должности редактора не соответствует», поддерживавшая решения судов обо мне, была написана неким Ковалевым(скрывшимся под псевдонимом «Илья Чиркин») опять-таки по прямому  заказу Яковлева. Я спрашивал, чем конкретно уязвила Яковлева моя книга «Не сотвори себе кумира», коль скоро отдел пропаганды ЦК КПСС велел газете «Советский спорт» подвергнуть ее беспрецедентно грубому разносу. И т.д. и т.п. Письмо мое было довольно длинным. Я даже напоминал Яковлеву о футбольном его меценатстве. Ведь именно по его инициативе были отменены в 1973 году ничьи, что нанесло отечественному футболу громадный вред. «Вы можете, конечно, мне не ответить, – писал я в заключение, – но и Ваше молчание будет своеобразным ответом».

Однако Яковлев, представьте себе, ответил! Я получил от него письмецо следующего содержания.

«Тов. А.Р. Галинский,

откровенно говоря, Ваше письмо меня очень расстроило. Главным образом потому, что все сообщенные Вами факты – для меня совершеннейшая новость. Никогда ни в какой связи я Вашим «делом» не занимался. Никогда не звонил тт. Киселеву, Лапину или Полевому. Не выступал также с комментариями ни письменно, ни устно – о качестве Ваших репортажей… Я уже не говорю о Ковалеве – Илье Чиркине, которого я  вообще не знаю.

К сожалению, с Вашей книгой не был знаком, поэтому суждений иметь не мог.

Кстати, с Вашими замечаниями о меценатстве в футболе согласен.

Не знаю, кто и почему ввел Вас в заблуждение.

31 марта 1976 года. А. Яковлев».

Таким образом, истинная причина крутого поворота в моей судьбе осталась для меня за семью печатями и после яковлевского письма. Но куда денешь факты, и прежде всего, куда денешь то, что Яковлев говорил обо мне на совещании в ЦК КПСС 21 января 1972 года? Разве совещания тоже не было? Было. О нем сообщалось в мартовском номере «Журналиста» за 1972 год. Публикация называлась «В Отделе пропаганды ЦК КПСС». И, наконец, почему я не должен был верить словам главного редактора «Советского спорта», председателя Гостелерадио СССР и главного редактора журнала «Юность», а должен был поверить сочувственной душевной отписке Яковлева?

Остается заметить, что Яковлев в начале 70-х годов был не просто замзавом отдела пропаганды ЦК КПСС, но и единственным его руководителем, так как должность заведующего в те годы пустовала.

Эпилог

Закончив летом 1993 года настоящий мемуар, я подумал, что ему недостает эпилога. В самом деле, советский футбол уже давно почил в бозе, а я по-прежнему числюсь в судебных документах его врагом. Поскольку в 1993 году высшей судебной инстанцией страны являлся тот самый Верховный суд РСФСР, который в свое время приговорил меня к семнадцатилетней профессиональной дисквалификации и безработице, я решил адресоваться за эпилогом именно туда. И послал в Верховный суд РФ объемистую мотивированную надзорную жалобу, составленную адвокатом. Кроме того, я написал подробное личное письмо заместителю председателя Верховного суда Н. Сергеевой. Ведь это именно она в 1973 году сыграла решающую роль в отказе Верховного суда РСФСР по моему иску о восстановлении на работе. Дело в том, что Сергеева, и тогда будучи заместителем председателя Верховного суда, являлась (как и сейчас) главным специалистом этой инстанции по трудовым гражданским делам.

Двадцать лет назад Сергеева писала в ответ на мою жалобу:

«Гр. Галинскому А.Р.

Сообщаю, что жалоба на решение Московского городского суда от 16 июня 1972 года и определение судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РСФСР рассмотрена. Вы уволены с работы старшего редактора, ответственного за публикацию материалов о футболе по приказу от 27 марта 1972 года ввиду обнаружившегося несоответствия занимаемой должности, препятствующего продолжению данной работы. Проверяя обоснованность увольнения, суд установил, что действительно за время Вашей работы в журнале «Физкультура и спорт» был опубликован ряд статей, содержащих сведения не о футболе как виде спорта, а излагались околоспортивные подробности с приданием им ненужной сенсационной формы. В статьях давалась неверная оценка уровню развития советского футбола. После проверки всех представленных ответчиком доказательств в опровержение заявленного иска суд пришел к выводу о Вашем несоответствии занимаемой должности и правильно вынес решение об отказе в иске. Ссылка в жалобе на то, что за время работы старшим редактором идеологических ошибок не допускали и занимаемой должности соответствовали, опровергается данными, добытыми судом при разрешении дела. Жалоба оставлена без удовлетворения.

Заместитель председателя

Верховного Суда РСФСР

Н. Сергеева.

23 ноября 1973 г.».

А в 1993 году я получил в ответ на последнюю свою надзорную жалобу и письмо к Сергеевой следующий документ из Верховного суда России:

«Гр. Галинскому А.Р.

Сообщаю, что жалоба на решение Московского городского суда от 16.06.72 г. по делу по вашему иску к издательству «Физкультура и спорт» о восстановлении на работе рассмотрена и оставлена без удовлетворения. В Верховном Суде Российской Федерации ранее проверялось в порядке надзора указанное дело и оснований к пересмотру решения суда не установлено. Подробные мотивы отказа в удовлетворении жалобы сообщались Вам ранее неоднократно.

Член Верховного Суда

Российской федерации

П.П. Паскин

21 июля 1993 г.».

Так что, как видите, в представлении нашего Верховного суда я так и остался «Солженицыным СОВЕТСКОГО футбола».

"Футбольный курьер", №№ 1-4, 1994 г.; "Футбольная правда", №7, 2003 г.

Администратор сайта: apiperski@mail.ru (Александр Пиперски)