"Не сотвори себе кумира"
1. ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ

7 июня 1970 года, перед тем как телевидение начало транслировать из Мехико матч СССР — Бельгия, из Леона показывали игру ФРГ — Болгария, и комментатор Набутов с иронией отзывался всякий раз об игроках, которые пытались взять ворота соперников ударами издалека. Даже прицельные мощные удары с дальних дистанций Набутов квалифицировал как пустую трату сил. «Для вратарей  , съехавшихся на мировой чемпионат, — говорил он, — это слишком легкая добыча». И действительно, течение матча подтверждало слова комментатора, кстати сказать, в прошлом искусного вратаря.

Но вот началась игра СССР — Бельгия, и на четырнадцатой минуте Бышовец ударом издалека забивает гол. А в начале второго тайма Асатиани удваивает счет, опять-таки послав мяч с дальней дистанции. Причем оба удара не отличались особой силой и коварством.

Так что Набутов был прав и не прав: на мексиканский чемпионат съехалось немало замечательных вратарей, однако стража бельгийских ворот Пио вряд ли можно было отнести к их числу. И когда в результате собственной ошибки он пропустил и второй мяч, его товарищи окончательно пали духом. Шутка ли, сборная СССР ведет 2:0, а попробуй-ка отыграться с таким вратарем!

«Хорошо, — скажет кто-нибудь, — но не впала же в уныние и отыгралась после счета 2:0 в пользу англичан сборная ФРГ?» Верно, отыгралась. Однако переломить труднейшую ситуацию ей удалось не только потому, что немецкие футболисты призвали себе на помощь все мыслимые резервы спортивного духа. В отличие от бельгийских игроков, потерявших веру в своего вратаря, они твердо знали, что в обоих пропущенных голах вины их голкипера Майера нет. Но это еще не все. Едва начался матч, как опытные немецкие футболисты поняли, что на этот раз наиболее уязвимое место сборной Англии — защита, а еще точнее, ее последний рубеж — вратарь Бонетти, сменивший неожиданно захворавшего Бенкса. Уже на первых минутах он сделал две-три мелкие ошибки, незаметные для неискушенного зрителя, но очень многое сообщившие таким асам, как Зеелер, Беккенбауэр, Мюллер, Оверат. Кто-кто, а они уж сразу поняли, что Бонетти слабо сыгран со своей защитой.

Между тем этот момент — сыгранность вратаря с защитой — имеет важнейшее значение во всех спортивных играх, от футбола до водного поло. Откидка мяча или шайбы, подстраховка выбежавшего вратаря, предупреждение его рискованных выходов, «стенки», заслоны и т. п. отрабатываются на тренировках и шлифуются в играх подолгу и в конце концов образуют стереотипы. Немалую роль играет тут и психологическая совместимость игроков: все, что происходит вблизи ворот, отмечено повышенной нервозностью, и «притирание» характеров постоянных участников обороны значит довольно много.

«Бонетти, — писал мне как-то наш лучший знаток и статистик английского футбола В. А. Титов из Калуги, — считается в Англии хорошим вратарем, но психологически неустойчивым (то есть, выражаясь «по-нашенски», стоит до первого гола)». Прибавьте к этому еще и несыгранность Бонетти с защитной линией сборной Англии, привыкшей не только чувствовать за спиной Бенкса, но и прислушиваться к его командам.

Бенкс, как известно, считает себя учеником Яшина. Перед лондонским чемпионатом мира он старательно изучал киноленты матчей, в которых участвовал великий вратарь, и, в частности, с успехом позаимствовал у Яшина активное координирование всеми действиями защиты. Бонетти же в этом смысле казался на опытный взгляд совершенно беспомощным, и немецкая сборная начала методично осуществлять свой план, в котором ударная роль отводилась Зеелеру.

Что же это за план? Говорят, что благодаря телевидению матчи мексиканского чемпионата мира смотрело 800 миллионов человек, и, таким образом, я вправе надеяться, что многие из моих читателей видели игру Англия — ФРГ собственными глазами. В таком случае они должны помнить, что во время атаки английских ворот Зеелер чаще всего выбирал место по левую руку от Бонетти, напротив ближней штанги и метрах в пятнадцати от нее, а Оверат, Беккенбауэр и Шульц нередко направляли в этот район мячи верхом. Коренастый Зеелер, несмотря на свой средний рост, настоящий «король воздуха», и он выигрывал у рослых английских защитников одну воздушную дуэль за другой. Но при этом каждый раз посылал мяч головою гораздо выше ворот. И все потому, что принимал его на макушку или на темя, тогда как по воротам следует бить лбом. Неужто Зеелер этого не знал? Или его подводил рост, а вернее — возраст, тридцать три года, не позволявшие уже взвиваться вверх с былой легкостью? Все это огорчало телезрителей, болевших за немецкую команду. Но, пребывая во власти эмоций, они не обращали внимания на то, что самого Зеелера эти «неквалифицированные» удары ничуть не смущали. А равно и его товарищей. Возвращаясь вместе с Зеелером к центру поля, они ни разу не упрекнули его ни словом, ни жестом.

В эти минуты я невольно вспоминал о товарищеском матче СССР — Бразилия 1965 года. Игра тогда только что началась, как вдруг Пеле ударил метров с сорока в сторону ворот советской команды, да так сильно и высоко, что мяч едва не улетел на трибуну Лужников. Зрители удивились: Пеле — и такой странный, мало сообразующийся с обстановкой на поле удар! Однако взгляд специалиста засек другое: если бы мяч ненароком попал в любую точку ворот, нашим футболистам пришлось бы начинать с центра. Но, по счастью, Пеле не имел и лишней секунды, чтобы прицелиться, когда приметил, что вратарь, полуобернувшись, кричит что-то защитнику и, следовательно, на мгновение отключился от главного своего дела. Примечательно, что ситуация, в которой Пеле забил первый гол в этом матче, в принципе была аналогичной.

Забил в конце концов свой гол на мексиканском чемпионате в матче с англичанами и Зеелер. Находясь напротив давно облюбованной им левой от вратаря штанги и прыгая спиною к воротам, он перевел — все так же макушкой! — мяч в противоположный угол, зная, что Бонетти в это время мечется у ближней штанги, куда он, Зеелер, систематически его и выманивал. Выманивал, «вытаскивал» в расчете на то, что зон, оставляемых Бонетти, английские защитники, автоматически-привычно подстраховывавшие все перемещения Бенкса, немедленно не прикрывали.

Прав был и мой корреспондент из Калуги: первый же пропущенный гол вывел Бонетти из равновесия. Но и об этом, то есть о психологической неустойчивости второго английского вратаря, немецкие игроки знали, по всей вероятности, заранее, ибо они тотчас принялись штурмовать английские ворота еще более настойчиво и методично. Я бы даже сказал — с отменным прилежанием. И вот он, финальный свисток, 3:2 — заслуженная, волевая, красивая, умная победа! На долгие годы, конечно, останется этот матч в памяти у любителей футбола, тем паче что он еще и разделил их во всем мире на две партии, и по сей день ведущие спор о том, какая из двух команд на IX чемпионате мира играла лучше — немецкая или бразильская?

Есть, вероятно, на этот счет свое суждение и у каждого из читателей книги. Что ж, о вкусах не спорят. Долг спортивного журналиста, однако, состоит в том, чтобы не поддаваться эмоциям. Он должен судить о спорте спокойно, непредвзято и по достоинству оценивать всех, кто вышел на старт и боролся. Игра сборной ФРГ — темповая, яркая, отважная (и расчетливая одновременно!) — произвела на меня большое впечатление. Тем более что чем-то она напоминала мне игру наших лучших команд, забыть которую я не могу уже многие годы. И все-таки... Все-таки я должен сказать: если бы в воротах сборной Англии стоял Бенкс, из трех пропущенных Бонетти мячей по меньшей мере два в сетку ворот не попали бы.

К чему, однако, я рассказываю обо всем этом? Хочу показать, что 7 июня 1970 года в матче с бельгийцами нашей команде очень повезло. Две грубейшие, сугубо личные ошибки вратаря Пио и резкий спад настроения у остальных игроков сборной Бельгии позволили команде СССР без особого напряжения выиграть этот матч. Что и говорить, сюрприз приятнейший: ведь именно сборной Бельгии она опасалась в своей подгруппе более всего! Теперь же и выход наших футболистов в четвертьфинал практически был обеспечен, и нервы их получили столь необходимую разрядку, особенно если иметь в виду специфические наслоения после матча с Мексикой, героем которого явился вратарь Кавазашвили, а ничейный результат был, по существу, равен победе.

А теперь давайте прикинем, что было для футболистов и тренера сборной СССР Качалина главным после победы над Бельгией? Отдых и подготовка к игре с командой Сальвадора, которая ждала их спустя несколько дней? Но в благополучном ее исходе никто не сомневался. Обсуждалось в основном, сколько мячей требуется забить в ворота этой молодой и неопытной команды, чтобы занять первое место в своей подгруппе и тем самым получить право принимать команду-соперницу по четвертьфиналу на «своем поле», то есть на привычном уже для наших игроков стадионе «Ацтека» в Мехико. Нетрудные дела, приятные заботы, ничего не скажешь! А между тем главным, наверное, было другое — нисколечко не предаваться иллюзии, будто внушительный победный счет матча с Бельгией (4:1) отражал истинные возможности нашей команды и что к ней пришла наконец столь желанная, мощная, результативная игра.

Однако как уберечь в подобной ситуации футбольную команду и ее тренера от самообольщений? Тем более что живут они отнюдь не в безвоздушном пространстве, и вокруг них немедля же в таких случаях образуется и с каждым часом все более нагнетается апологетическая обстановка. Визиты восхищенных болельщиков, приветственные телеграммы (даже из космоса), поздравления близких, друзей... И, наконец, пресса — о владычица настроений пресса! Знали бы вы, с каким нетерпением ждут в футбольных командах газет с отчетами о вчерашней победе! И вот они прибыли. Если экземпляров достаточно, игроки и тренеры порознь углубляются в газеты (вначале в спортивные, затем в общие), лишь изредка зачитывая вслух нечто совершенно курьезное.

Но чаще всего газет не хватает, и тогда организуется совместная их читка. А поскольку футболистам ничто человеческое не чуждо, каждому желательно услышать оценку и собственных действий, на худой конец даже косвенную. Например, если вы защитник или полузащитник, — такую: «Более получаса линия обороны гостей, поддержанная полузащитой, хладнокровно отбивала натиск хозяев поля». Но лучше, конечно, упоминание имени, пусть и мимолетное. «Красивая комбинация Иванов — Петров — Сидоров на двадцатой минуте могла закончиться голом, если бы Сидоров не замешкался, получив мяч в пяти метрах от ворот». Иванов и Петров, естественно, довольны, Сидоров же расстроен, так как считает, что мяч был передан ему чересчур резко, и мгновенно укротить его, а тем более без подготовки ударить по воротам не смогли бы ни Жаирзиньо, ни Мюллер, ни Пеле.

Впрочем, один и тот же матч разными газетами подчас оценивается по-разному, так что порой каждый игрок может выбрать наиболее приятный для себя вариант. В известной степени это оправдано еще и тем, что далеко не все участники вчерашней игры имеют достаточно полное представление о том, как складывалась она в целом. Большинство игроков очень резко, выпукло помнит детали, моменты, зачастую решающие, очень важные, иногда даже чисто физически «слышит» их, но общий ход матча могут оценить далеко не всегда. Правда, даже удобно расположившись на трибуне (или на скамейке рядом с тренером, врачом и запасными игроками), вы нередко так и не узнаете, что же в точности происходило на том или ином участке поля. Тут даже телевизор с его крупными планами бессилен. Он выхватывает лишь какой-то эпизод, фокусируя внимание на ведении мяча или борьбе за него, тогда как на соседних участках то и дело складываются довольно сложные отношения между противоборствующими игроками или даже целыми группами. Действует своя локальная «тактика нервов», а потому есть место разного рода хитростям, «микродрамам» и весьма самобытному подчас юмору. Все это, ежесекундно меняясь и синтезируясь, интегрируется состязанием «одиннадцати на одиннадцать» в целом — так что всякий раз, когда говорят и пишут о прогнозировании и изучении футбольной игры с помощью компьютеров, я (сознавая свое невежество) упорно не верю все-таки в то, что эта задача осуществима. По крайней мере до тех пор, пока в футбол играют люди, а не роботы.

Но мы отвлеклись. А тем временем в отель, где расположилась сборная команда СССР, начали прибывать газеты с отчетами о ее победе над бельгийцами. С каждым часом газет становилось все больше и больше. Броские аншлаги, крупные фото. Но где же почта из Москвы? Ее ждали, как всегда за рубежом, с особым нетерпением. Выступая в тот день с обозрением событий чемпионата мира по Центральному телевидению, я говорил о том, что больше всего опасаюсь неумеренно восторженных оценок игры наших футболистов с бельгийцами. «Сегодня в вечерних газетах и завтра в утренних, — говорил я, — вы наверняка найдете воодушевленнейшие описания блистательной победы нашей команды. Но два гола, первый и второй, удалось забить лишь благодаря грубейшим ошибкам вратаря соперников. А после этого бельгийцы как-то сникли, скисли. Но ведь против сломленного соперника играть всегда легче. Иными словами, матч с Бельгией не явился серьезной проверкой сил нашей команды. Таким образом, положение у сборной СССР сейчас необычайно сложное. Мощная, слаженная команда в ее лице пока что не просматривается. Тем ответственнее, как вы понимаете, оставшиеся дни подготовки. Везение, которое выпало в матче с Бельгией, дважды подряд спорт предоставляет очень редко».

Говоря об этом, я, конечно, не мнил себя пророком, просто память услужливо подсказывала сходные во многом ситуации прошлых лет и прежде всего 1968 года. Имею в виду четвертьфинальные матчи чемпионата Европы между сборными командами СССР и Венгрии (будапештский и московский) и то, что за ними последовало. Но тут прежде всего стоило бы выяснить, в чем состояли особенности двух состязавшихся команд, вначале — главные, то есть устоявшиеся, характерные, а затем и конъюнктурные, связанные со спецификой момента.

Тренер сборной СССР Якушин после проигрыша в Будапеште (0:2) говорил о том, что игра защитников его удовлетворила. Это заявление кое-кому казалось странным, если вспомнить об исходе матча. Однако и Якушин имел свой резон. Планируя действия сборной СССР в Будапеште, он не мог не понимать, что соперники советской команды, играя первый четвертьфинальный матч на своем поле, сделают ставку на нападение. Тем более что примат форвардов является традиционным отличием венгерского футбола. В атакующем ключе играет обычно и венгерская полузащита. Спрашивается, мог ли Якушин рассчитывать на то, что за девяносто минут венгерским форвардам и полузащитникам не удастся ни разу пробить по воротам? Надеяться на это, конечно, было бы легкомыслием. Но нельзя ли свести число таких ударов до какого-то минимума, скажем, до пяти-семи, и притом с позиций не безусловно голевых? Эта задача представлялась, вероятно, Якушину посильной — и она действительно была выполнена защитниками сборной СССР. Что касается «неизбежных» пяти-семи ударов, то, чтобы их взять, отразить, — на то у команды и вратарь! Причем вратарь способный, техничный, хорошо сыгранный с защитой, — Пшеничников.

Хозяева атакуют, гости обороняются и по возможности контратакуют — такова формула едва ли не всех матчей Кубка европейских чемпионов, Кубка кубков, Кубка УЕФА, классификационных игр чемпионата мира, а теперь и — вплоть до полуфиналов — чемпионатов Европы. Стратегия такого рода как бы запрограммирована самими условиями названных турниров. Порою она находит свое отражение даже в том, что, выиграв первый матч на чужом поле, команды затем откровенно «бетонируют» дома, понимая, что соперники в своем стремлении отыграться пойдут ва-банк. Те, кто видел второй полуфинальный матч Кубка европейских чемпионов 1968 года «Бенфика» — «Сент-Этьен» (первый на чужом поле выиграли португальцы), помнят, наверное, что в оборонительных рядах своей команды постоянно фигурировал... Эйсебио! В сугубо оборонительном ключе, лишь изредка отвечая контратаками, провели в том же розыгрыше повторный матч с обладателем Кубка чемпионов «Селтиком» и киевские динамовцы.

Однако и меняя тактику в зависимости от конъюнктуры, команды обычно окончательно не теряют своего лица: стоит лишь удачно сложиться обстоятельствам — и оно тотчас проступает наружу. Так было и в обоих матчах СССР — Венгрия 1968 года, где острой, техничной, стремящейся к подавляющему контролю мяча и взрывной атаке ворот венгерской команде противостояла наша команда с монолитной защитой и тройкой сильных игроков нападения. И хоть Якушин остался недоволен игрой нападающих в первом матче, вряд ли все-таки они сыграли намного ниже своих возможностей. Тем более что центрфорвард Стрельцов, сочетавший в тот период обычно в своем клубе, московском «Торпедо», непосредственную атаку ворот с дирижированием, получил на сей раз (вероятно, в расчете на сюрприз для соперников) роль остро выдвинутого вперед тарана, в каковой игрывал разве что в юности. Да и вообще нельзя превращать в драму каждый неудачный удар форварда. Несколько раз наши нападающие опасно угрожали воротам венгерской сборной, которые прекрасно защищал вратарь Фатер.

Обе команды к тому же досконально знали друг друга. Серьезно, без сомнения, подготовились и издавна, так сказать, противоборствующие пары. Как вдруг накануне матча прихварывает Пшеничников. Вот это уже действительно драма, хотя формально в запасе у сборной — первоклассный вратарь Кавазашвили. Но он совершенно не сыгран с защитой. Когда Пшеничников заболел, лучше всего, конечно, было бы вызвать из Москвы Яшина самолетом. Лучший вратарь мира, даже отсутствуя длительное время в сборной, мог надежно сыграть и экспромтом (прежде всего потому, что он сам руководит игрой защиты, а кроме того, эта линия обороны взаимодействовала с ним не раз). Но вызвать Яшина было невозможно. Его имя не значилось в заявке.

В ворота стал Кавазашвили — и пропустил два мяча, которые должен был, казалось, при своем классе игры отразить спокойно и четко. Тем не менее, учитывая сказанное выше, в этих голах вряд ли можно винить одного Кавазашвили. Говоря впоследствии о хорошей игре защитников, Якушин, разумеется, исключал вратаря, но если уж идет речь об ошибках стража ворот, то в данном случае рядом с ними надо поставить и ошибку тренера. Разве он не должен был предвидеть возможность выхода из строя основного вратаря (и до начала игр, и в их ходе), а следовательно, и наиграть с защитой запасного? Способствовать же этому могло присутствие Кавазашвили хоть изредка в воротах сборной. Между тем в 1968 году до матча с Венгрией в воротах сборной СССР он не стоял ни разу.

Похожий упрек, впрочем, могли адресовать в Венгрии тренеру Шоошу, который несколькими днями спустя поставил в ворота на московский матч Тамаша. Неуверенная и крайне возбужденная игра Тамаша и стоила команде столь крупного проигрыша. В третьем голе, правда, вины Тамаша не было, но первый и второй — результат досаднейших его промахов. Да и вообще Тамашу чуть ли не до шестидесятой минуты ни разу не удалось прикоснуться к мячу, хотя едва ли не все это время мяч метался в его штрафной площади. А кто не знает, что за игра у защиты, не верящей в собственного вратаря!

Резюмируем: первый и второй матчи СССР — Венгрия 1968 года были проиграны поочередно вратарями и, как мы знаем уже, по причинам, которые их самих в немалой степени оправдывают. В целом же это были матчи равных по силам команд, хотя и каждой со своеобычным лицом. Но вот что интересно: а как оценивали эти матчи футбольные обозреватели обеих стран? Оговорюсь, что здесь и далее под словами «футбольные обозреватели», «футбольные журналисты», «футбольные репортеры» я буду иметь в виду людей, специализирующихся исключительно на освещении футбола (и еще — так называемой «околофутбольной» жизни).

Так вот, победа сборной Венгрии на «Непштадионе» вызвала восторженнейшие отклики футбольных обозревателей Будапешта. Оба «сухих» гола представлялись им великолепными; комбинации, которые предшествовали завершающим ударам Фаркаша и Гереча, — изысканными и острыми; все связи команды — внутри линий и между ними — идеальными, доведенными до блеска. И т. д. и т. п. Несыгранность же вратаря соперников со своими партнерами осталась, как водится в таких случаях, незамеченной — причем не только венгерскими журналистами, но и нашими, сокрушенно отмечавшими бледную, безынициативную игру своей команды в целом.

Полярно противоположной оказалась неделей спустя оценка футбольными обозревателями Москвы и Будапешта матча СССР — Венгрия в Лужниках. Финальный свисток. 3:0. Венгерские журналисты буквально потрясены случившимся. Полтора часа назад еще такие веселые, оживленные, спорящие об Альберте, Фаркаше, Бене, они убитыми голосами сообщают в свои редакции, что никогда еще не видели сборную Венгрии такой безынициативной и бледной. И опять — будто это какая-то мелочь, сущий пустяк! — незамеченным остается полное отсутствие взаимопонимания между венгерскими защитниками и вратарем. Равнодушно проходят мимо этой «частности», «детали» и обозреватели победившей стороны. Безмерно довольные успехом своей команды, они спешат уже объявить ее игру эталоном коллективизма и наступательного стиля.

А на следующее утро, как и полагается, в команду прибывают газеты. Как приятно читать отчеты о вчерашнем матче его непосредственным участникам! Каждый репортаж словно искрится всеми цветами радуги. Все игроки, разумеется, названы поименно, и какие лестные, любовно подобранные для каждого эпитеты! Постепенно общее благостное настроение передается и тренеру Якушину. Конечно, он сразу приметил, что у венгерского вратаря нет общего языка со своими защитниками (о чем, кстати, и сказал в перерыве футболистам). Но и газетные отчеты, поздравления, телеграммы тоже делают свое дело. Ибо разве только потому тренер Якушин одолел вчера тренера Шооша, взял у него реванш за недавнее поражение (да еще какой реванш!), что у вратаря Тамаша руки тряслись? А если бы руки у него не тряслись, то, значит, неизвестно еще, как бы все обернулось? Нет уж, простите!

И вот уже Якушин, тот самый неприступный прежде для футбольных журналистов и вечно иронизировавший над ними Якушин, охотно дает им интервью, подолгу беседует с ними и притом отнюдь не между прочим уведомляет, что никакого везения (а тем паче неких счастливо сложившихся для сборной СССР обстоятельств) в матче с Венгрией и в помине не было. Он прямо говорит, что эту победу «нельзя оценивать как случайно удавшуюся импровизацию» ; поясняет, что «перед командой была поставлена задача так взвинтить темп, оказать такое давление по всему полю, чтобы венгерские футболисты были вынуждены как можно больше двигаться и чтобы быстрее иссякли их силы»; живописует, как виделась ему с тренерских высот картина разгрома: «Когда венгры стали после падений не спеша подниматься с земли, неторопливо вводить мяч в игру из аута, мне стало ясно, что поставленная цель достигнута»; и, наконец, заключает: «Ну а дальнейшее было, как говорится, делом техники!»[1]

Удивительно ли, что после таких заявлений ртутный столбик на градуснике настроений болельщиков поднялся до предельной черты! Теперь-то уж почти никто из них не сомневался, что в Неаполь на полуфинальный матч чемпионата Европы со сборной Италии наша команда отправится только для того, чтобы сделать там пересадку в Рим и не на «утешительную» игру, а на финальную. Уверенно фиксировал свою позицию и тренер Якушин. Куда только девалась прежняя его несловоохотливость, осторожность! «Настроение у футболистов после московского матча с венграми, — заявлял он в прессе, — превосходное, чувствуется, что каждый нашел ключ к своей игре».

И вот тут-то два матча, в Москве и Остраве, с молодой олимпийской командой Чехословакии, считавшиеся как бы «промежуточными», но в результате которых наша команда снова, в третий раз подряд, лишилась права участвовать в Олимпийских играх, настолько остудили пыл болельщиков, что предстоявшее выступление сборной СССР в Неаполе рисовалось уже им совсем в иных красках. Резко сбавили тон и футбольные обозреватели. Оно и понятно: после игры с венграми в Лужниках больше ничего похожего наша сборная под руководством Якушина не показала.

В ту краткую пору, когда Якушин был еще щедр на интервью и будущее казалось ему безоблачным, он поделился как-то своими соображениями о причинах проигрыша сборной СССР в Будапеште. «Первый и особенно второй гол не были следствием игровой закономерности, — рассказывал он. — Фаркаш и Гереч умело использовали две грубые ошибки Кавазашвили, которые он просто не имел права допустить». Но предположить, между прочим, что нечто подобное могло произойти и с венгерским вратарем, Якушин не пожелал. И тем более не хотел брать на себя вину за две грубые ошибки Кавазашвили. Впрочем, возвращаясь с чемпионата Европы, Якушин не мог уже пожаловаться на вратарей: и в полуфинальном матче со сборной Италии, и в «утешительном» за третье место, проигранном англичанам, ему не в чем было уже упрекнуть стражей ворот. Как и в обоих «олимпийских» матчах с командой Чехословакии.

А вообще-то чего только бедным вратарям не приходится переносить!

В 1965 году киевское «Динамо» играло на своем поле с командой ЦСКА. Матч закончился вничью, со счетом 1:1. И на следующий день в местных газетах сообщалось, что киевляне могли победить, если бы не сделали в конце матча двух оплошностей. Имелись в виду небрежная откидка мяча назад, которая неожиданно вывела на киевские ворота центрфорварда армейцев Федотова, а затем и ошибка вратаря «Динамо» Банникова, не сумевшего взять от него нетрудный мяч.

Таково в общем было и мнение очевидцев. Да и сам Банников был не на шутку удручен этим голом. С вратарями такое бывает. Иной раз они даже чувствуют себя повинными в том, в чем нисколько, в сущности, не виноваты.

Это не парадокс.

В 1962 году наша сборная команда играла в Бразилии с «Сантосом», в составе которого, помимо других звезд, выступали Пеле и Кутиньо. Наши футболисты проиграли этот матч со счетом 1:2, причем последний гол пропустили незадолго до финального свистка. И это было особенно обидно, потому что вратарь Котрикадзе, по мнению игроков и тренеров нашей команды, должен был непременно взять этот мяч.

Сам Котрикадзе был в отчаянии. Еще бы! Наша команда произвела на бразильскую публику отменное впечатление, Лобановский забил под овации трибун красивейший гол, да и сама ничья с сильнейшей клубной командой мира, столь почетная, если иметь в виду, что встреча происходила на поле «Сантоса», была уже, казалось, обеспечена, как вдруг, на тебе, такая непростительная «бабочка»!

Я в то время интересовался особенностями игры Пеле при штурме ворот, и наблюдения наших футболистов, непосредственно выступавших против него, представляли для меня, естественно, немалую ценность. Хотя в общем я уже знал тогда, благодаря чему Пеле забивает так много мячей в игре (и все, как один, пенальти). Еще мальчишкой он довел едва ли не до совершенства учет всех тонкостей, всех особенностей позиции вратаря.

Сейчас я поясню это подробнее.

Пеле играет с поднятой головой. Контроль мяча не представляет для него труда. Мяч движется с ним, с Пеле, туда, куда движется он сам. И когда Пеле находится перед воротами соперников и его лицо обращено к воротам, глаза его неотступно следят за вратарем — прежде всего за ногами вратаря, их позицией, возможностями для перемещений, возможностью спружинить, чтобы бросить тело влево, вправо... Словом, если мяч у Пеле, а вратарь (он увидел, засек это!) хоть чуть-чуть чем-то закрепощен, зажат, ограничен в своих действиях, а у него, у Пеле, есть малейшая возможность пробить именно в ту сторону, в то место, защитить которое вратарь сумеет лишь перегруппировавшись, то есть затратив на это около секунды, — Пеле немедленно бьет в эту сторону, целит именно в это место! Не попал... что ж, не попал. Но если попал — гол верный! Даже если мяч послан не сильно, даже если Пеле только протолкнул его в ту сторону.

Ибо это действительно «мертвые» мячи — те, которые вообще не берутся.

А пропустившие их вратари иногда думают, что в сетку залетела «бабочка».

Зрители же — и подавно.

Котрикадзе в игре с «Сантосом» пропустил именно такой абсолютно верный мяч, которого не взял бы на его месте ни один другой вратарь.

Я во всех подробностях восстановил обстановку этого гола.

Пеле находился перед воротами, в районе одиннадцатиметровой отметки. Кутиньо в это время двигался с мячом по флангу.

Перед Пеле почти лицом к нему стоял его персональный страж Завидонов.

Он не сводил с великого форварда глаз.

Рядом с Завидоновым, справа и слева, стояли еще два наших защитника. Все вместе они находились метрах в полутора-двух от Пеле.

Ничто, казалось, воротам Котрикадзе не угрожало.

Как вдруг Кутиньо неожиданно сделал с фланга передачу на Пеле.

Мяч летел к нему на уровне живота. Очень точно.

Все три защитника и стоявший за их спинами Котрикадзе стали ждать, что будет делать Пеле с летевшим к нему мячом.

В самом деле, что?

Скорее всего то, что делают обычно в таких позициях все игроки. Сгорбится, втянет живот, примет таким образом мяч, опустит его к ногам.

В этот момент и нужно его атаковать! Пойти на этот мяч.

Но что, если Пеле не станет принимать передачи Кутиньо, пропустит ее? Может быть, там, дальше, выходит уже на мяч кто-нибудь из его партнеров?

Взгляд в ту сторону. Да, похоже.

Впрочем, Завидонова это не касается уже. Он сторожит только Пеле.

Котрикадзе наблюдает из-за спин всю эту картину, что в общем и целом занимает во времени, от начала развития ситуации и до ее апофеоза, около полутора, максимум двух секунд.

Но и Пеле в течение этих двух секунд — голова-то у него поднята! — следит за защитниками, а главное — за Котрикадзе.

И видит, что Котрикадзе в эти мгновения — наблюдатель, что он слегка подался вперед и что одна нога вратаря, та самая, которая, будучи слегка согнутой, могла бы толкнуть, как пружина, его тело в правый угол, выпрямлена...

Этого довольно!

Пеле резко отклоняется назад.

Завидонов думает, что он пропускает мяч, а защитники, стоящие справа и слева от Завидонова, начинают наново оценивать складывающуюся обстановку.

Тогда как Пеле молниеносно наклоняется вперед и ударяет по мячу (летящему на уровне живота!) головой, сверху вниз — и в направлении того самого угла, куда Котрикадзе упасть, увы, не может.

Мяч, подпрыгивая, катится к линии ворот.

Котрикадзе стоит, повернув к нему голову.

Но прыжок? Где же он?

Нет, вратарский прыжок в ту сторону состояться никак не мог.

Это был редкий, первоклассный гол, забитый из неповторимого положения гениальным форвардом, «черной жемчужиной» мирового футбола.

И «немая сцена» в штрафной была достойным обрамлением этого гола.

Таким образом, Котрикадзе в данном случае не в чем было себя винить. Он действовал так, как действовали бы на его месте и многие другие искусные вратари.

Уже с начала шестидесятых годов талантливые, вдумчивые игроки всех стран по достоинству оценили вклад молодого еще Пеле в тактику футбола. Поняв, что особенность атаки у ворот в исполнении Пеле заключается (помимо учета им позиции вратаря) в регулярном обстреле ворот из «неголевых» положений, они начали изучать его опыт, «примеривать» его на себя.

В 1964 году, например, неожиданно для многих лучшим бомбардиром чемпионата СССР стал молодой игрок Владимир Федотов — сын Федотова. Он играл тогда в команде ЦСКА на том самом месте, которое на протяжении многих лет занимал его отец, Григорий Федотов. И вот в конце матча «Динамо» (Киев) — ЦСКА 1965 года он-то и вышел один на один с Банниковым.

С Банниковым!

Я подчеркиваю это особо, ибо Банников был в то время в зените своей славы. А такие обстоятельства не могут в принципе не влиять на форвардов. Даже если у них тоже громкие имена. Вспоминается, как в том же году нервничал Маццола, когда в матче Италия — СССР на Кубок Европы ему предстояло бить пенальти, а в воротах стоял Яшин.

Но я отвлекся.

А молодой Федотов тем временем входит по диагонали в пустую штрафную площадь, и в воротах перед ним стоит Банников.

Федотов движется быстро, голова у него поднята.

Банников понимает, что удобней всего Федотову поразить сейчас ближний угол. Тут открыта возможность для короткого прямого сильного удара.

И, как каждый вратарь высокого класса, Банников немедля приступает к психологическим маневрам.

Он делает шаг левой в сторону ближнего угла, как бы извещая этим идущего на ворота Федотова: «Ударишь в ближний угол — я тут, возьму мяч! А в дальний — попробуй на таком ходу подрезать — попробуй попасть! К тому же, сам видишь, правая моя рука слегка согнута и поднята, готова там встретить мяч...»

Все это происходит, как вы понимаете, конечно, в какие-то мгновения, считанные доли секунды. Потому что Федотов уже метрах в одиннадцати-двенадцати от ворот!

И вот в тот самый момент, когда Банников сделал шаг влево, Федотов, уловив это движение, пробил по воротам.

Не в ближний угол — коротко, сильно, прямо.

Не в дальний угол — обводкой, подрезкой.

А в самую что ни на есть «мертвую» точку — чуть левее левой ноги вратаря и чуть ниже ее колена.

Конечно, на такой скорости точный удар мог и не получиться. Бутса могла грузно выйти из травы, мяч мог слегка срикошетить от какой-нибудь выемки, но если этого не произойдет — гол верный!

И, как бы в благодарность за этот тонкий, мастерский замысел, за это вдохновенное решение, Федотова ничто не подвело. Удар получился, гол был верный!

Но и Банников в этом поединке показал себя замечательно. Он ведь успел все-таки рвануться, даже упасть на этот мяч! Вопреки всем расчетам Федотова, вопреки всем законам «мертвой» зоны.

Успел упасть на этот мяч!

Но чтобы задержать его, ему не хватило, быть может, сотых секунды. Мяч пролетел под стелившимся уже над землей телом. Но, думаю, истинные любители футбола поймут меня правильно, если я скажу, что оба игрока были достойны друг друга в этом поединке. А вот некоторые рецензенты, к сожалению, оказались не на высоте: удар Федотова они расценили как слабый, а гол, пропущенный Банниковым, отнесли к категории непростительных.

Между прочим, Банникову в этом смысле не везло поразительно. Больше, чем кому-либо из вратарей. И все дело, как это ни странно, в его удивительной, порою непостижимой просто реакции. Вот, впрочем, случай, который произошел с ним через полтора месяца после поединка с Федотовым[2]. На сей раз ему пришлось в полной мере испытать все, что пережил после матча с «Сантосом» Котрикадзе.

4 июля 1965 года в Москве состоялся матч сборных команд СССР и Бразилии. И вот на 24-й минуте Банников пропускает гол. Мяч забивает Пеле. На 32-й минуте ворота сборной СССР снова были взяты. Это тот же Пеле, чуть ли не во вратарской площадке, выкладывает мяч на ногу своему партнеру Флавио.

2:0, первый тайм закончен. И после перерыва вместо Банникова выходит на поле другой вратарь — Кавазашвили.

Бразильцы выиграли этот матч со счетом 3:0, На 67-й минуте Пеле, стартовав в центре поля, обошел нескольких защитников и, выйдя один на один с вратарем, послал с ходу неотразимый мяч. Упрекнуть Кавазашвили тут было не в чем. Банников же, снимая в раздевалке свои вратарские доспехи, наверняка думал горькую думу. Его сменили, он не оправдал надежд, да еще в таком матче! Второй гол, правда, вряд ли поставят ему в вину, но первый... Поймет ли кто-нибудь, что он вовсе не ошибся?

Переживания Банникова были не напрасны. И зрители, и многие игроки сборной, и многие специалисты не сомневались, что первый мяч он мог и должен был взять. А несколькими днями спустя были оглашены результаты референдума, в котором участвовало двадцать известных мастеров. Они оценивали игру каждого советского футболиста по десятибалльной системе, как в гимнастике, и Банников получил в среднем 5,1 балла. Ниже его был оценен только один игрок.

Провал.

И только гораздо позже стало известным, что именно первый мяч, забитый Пеле в ворота советской сборной, запомнился ему больше всего и что по возвращении в Бразилию он назвал его одним из своих самых лучших голов. Вот тогда-то и припомнилось, что, увидев этот мяч в сетке, Пеле запрыгал от радости — с поднятыми руками побежал почему-то в угол поля; что туда заспешили тотчас остальные бразильские игроки. Припомнилось, как, пританцовывая, тормоша и обнимая Пеле, они возвращались к центру поля. И вспомнилось еще, что процедура эта у бразильцев — традиционная награда за подлинную виртуозность, высочайший блеск, красоту исполнения!

В самом деле, ведь те же игроки не приветствовали и не обнимали Флавио, когда он забил второй гол. Да и самого Пеле тоже не чествовали так после третьего гола.

И вот, обратившись уже к киноленте, мы восстанавливаем картину первого гола, следя попеременно за форвардом и вратарем. Вот Пеле, получив мяч на правом фланге сборной СССР, метрах в тридцати от ворот, по-кошачьи мягко движется поперек поля к углу штрафной. Банникову еще ничто не угрожает, и он внимательно следит за этим дриблингом. Пеле приближается к углу штрафной, чуть ускоряя ход и словно ища партнеров. Банников стоит в центре ворот. Он не верит этой демонстрации, зная, что Пеле бьет без подготовки и что сейчас удобнее всего поразить ближний угол. Но если выдвинуться чуть-чуть вперед и вправо, на полшага даже, удар не опасен. Не сводя глаз с Пеле, Банников делает эти полшага. Но не успевает он оторвать правую ногу от земли, как Пеле, уловив этот момент — и действительно, без всякой подготовки! — посылает мяч верхом, через головы защитников, в противоположную сторону ворот. Кожаный шар летит по параболе, и, для того чтобы встретить его в левом углу, нужна мгновенная перегруппировка, время на которую (какие-то доли секунды!) как раз и съели эти совершенно необходимые полшага.

Гол!

Вот, впрочем, еще одна любопытная деталь. Еще до просмотра киноленты, спустя месяц после матча СССР — Бразилия, я увидел в журнале «Спортивные игры» снимок, из которого явствовало, что Банников успел все-таки метнуться к этому мячу, упасть в ту сторону. Как и в поединке с Федотовым. Неужели никто не заметил этого прыжка? Специалисты заметили, не сомневаюсь. Но почему же они не придали ему никакого значения? О, специалисты знают о таких моментах нечто большее, чем болельщики! Вспоминаю историю, которая произошла с вратарем «Спартака» Маслаченко в игре 1966 года с динамовцами Киева. То ли не зафиксировав своевременно дальнего удара, метров этак с 35—40, то ли приняв его за навес на дальнюю штангу, он стоял спокойно до тех пор, пока мяч не влетел в сетку. И лишь тогда, спохватившись, взлетел высоко, отчаянно, красиво. Надо сказать, что, пропустив гол, вратари совершают иногда такие бесполезные для игры прыжки. С досады. Или для публики, для фоторепортеров. Вот и на следующий день появились в газетах снимки Маслаченко в эффектном и смелом прыжке. И тут же был виден мяч в «девятке». А так как фотообъективам свойственно спрессовывать дальний и ближний планы, из снимков явствовало, что вратарь сыграл хорошо, но удар был еще лучше.

Впросак из-за этого, между прочим, попал и я, поскольку, являясь автором отчета об этом матче в газете «Советский спорт», указал, что Маслаченко в момент удара стоял недвижимо. «Ну-ну, — говорили мне друзья, видевшие снимки, — вот так «недвижимо»!» Из чего следовало очевидное: спортивный журналист, рассказывая о соревнованиях, должен рассчитывать не только на тех, кто все замечает и понимает, но и на тех, кто не разбирается в тонкостях, в деталях.

Снимки прыжков Маслаченко и Банникова на удар Пеле в общем похожи друг на друга. Но Банникова-то укоряли в непростительной ошибке настоящие знатоки! Ведь это дружно, не сговариваясь, выставили ему «неуд» в «Футболе» двадцать известных мастеров! И в глазах миллионов болельщиков он и поныне остается вратарем, который пропустил в матче с Бразилией «бабочку».

Что скажешь, что возразишь на это? Может быть, Банникову просто не стоило лететь, прыгать на этот мяч? Как и на выполненные в стиле Пеле удары Владимира Федотова? В самом деле, оставался бы на месте, ведь все равно их взять было невозможно! И тогда все увидели бы, какие это были трудные, коварные удары. А ежели один мяч проходит прямо под тобой, а другой — рядом с твоими руками, ежели не только с трибун, но и самим игрокам с поля кажется, что ты мог взять их и не взял, а к тому же голы эти решают судьбу важных матчей, — что ж, терпи, вратарь, это твоя судьба! Терпи и утешайся тем, что эта удивительная твоя молниеносная реакция, это неугасимое желание взять самые невероятные мячи приносят тебе в конечном счете больше радости, чем горя.

Вот маленькая история еще одного гола. В 1967 году московские динамовцы выиграли у своих одноклубников-киевлян на их поле со счетом 3:2. Решающий гол был забит за две минуты до финального свистка. Впечатление от него у зрителей-киевлян было тягостным. Дело даже не в том, что их земляки (в то время — чемпионы) проиграли. Мяч прокатился в сетку между широко расставленными ногами вратаря Рудакова, небрежно оттолкнув пальцы его опущенных рук. «Мышь», «пенка» — как там это еще называется? Словом, грубейшая ошибка вратаря.

Рудаков на следующий день боялся взглянуть в газеты. В его вратарской жизни вряд ли было что-нибудь более огорчительное. К тому же московское «Динамо», которое было в том сезоне единственным конкурентом киевлян, выиграло, как в таких случаях говорят, сразу четыре очка: два записало себе и два отобрало у чемпиона. И последнему долго пришлось их отыгрывать.

Между тем винить зазевавшегося, по общему мнению, вратаря было не в чем. В пылу момента и во власти эмоций даже самим Рудаковым были упущены весьма существенные (и скрытые от глаз) детали.

А дело происходило так.

Из правого угла, почти от флажка, кто-то из москвичей сделал диагональную передачу в штрафную площадь. Метрах в 7—8 от ворот и прямо перед ними ее принял Гусаров, ударив без остановки по катящемуся мячу. Но классный удар у него не получился. Он шел навстречу мячу слева и хотел сильно пробить правой ногой в правый от себя угол. Но то ли крохотная кочка попала ему под бутсу, то ли замах был чересчур резок, то ли... — кто знает, сколько тут может быть этих неожиданных «то ли», — словом, мяч был, как говорят футболисты, «придавлен» к земле стопой и мелко запрыгал к центру ворот.

А Рудаков? Когда Гусаров сделал замах, он безукоризненно понял его намерение и мгновенно сделал широкий шаг в левую сторону — наподобие фехтовального выпада. Это был подготовительный маневр, молниеносный перенос опоры для последующего броска к штанге или полета. И Рудаков, возможно, отразил бы этот страшный удар, если бы мяч пришелся Гусарову точно на подъем. Среагировать же на случившееся перемещением опоры не смог бы уже ни один другой вратарь. Рудаков, правда, бросил в отчаянии руки вниз, но они повисли бессильные, как плети. Проще сказать, такой мяч не взяли бы, наверное, ни Планичка, ни Заморра, ни Яшин. Разве что чудом.

Я описал как-то эту историю в спортивной прессе примерно в тех же словах, что и здесь. И мне рассказывали позже, что Рудаков был рад этому. Но, между прочим, сказал, что чувствует себя все-таки виноватым. Вратари всегда чувствуют себя виноватыми, когда пропускают гол. Даже когда они твердо знают, что их вины в этом нет.

На этом, собственно, несколько неожиданно даже для самого автора ворвавшееся в разговор о сборной СССР «лиро-эпическое отступление» о вратарях было бы закончено, если бы я не прочитал отчет в газете «Советский спорт» о состоявшемся накануне матче между московскими командами «Спартак» и «Динамо». Игра происходила 13 июля 1970 года. В первом тайме шла равная борьба, а во втором «Спартак» просто разгромил «Динамо» — 4:1.

По окончании матча я увидел направлявшегося в раздевалку вратаря, того, что пропустил четыре мяча. Он шел, глядя под ноги, и лицо его было серого цвета. Конечно, три мяча, забитых спартаковцами с ближней дистанции, когда они, можно сказать, расстреливали ворота «Динамо» в упор, ему никто не посмеет поставить в вину, но уж тот, что залетел в сетку метров с сорока, — это ведь и для начинающего вратаря из конфузов конфуз! Вот тебе, скажут, и Лев Яшин!

Как мне хотелось подойти к нему и сказать, что и этим голом терзаться ему не стоит, поскольку и тут решительно никакой его, Яшина, вины нет. Но ведь попробуй подойди в такую минуту! И тогда я пожалел, что не передаю сегодня отчет в газету и не могу по свежим следам только что окончившегося матча рассказать, почему Яшин, хоть он и пропустил, быть может, голов с дальних дистанций больше, чем кто-либо другой из знаменитых вратарей, тем не менее остается первым среди них. Однако, вспомнив, как обращаются нередко с отчетами о футбольных матчах в редакционной вечерней спешке, подумал, что лучше уж как-нибудь написать обо всем этом отдельно.

И на следующий день лишь укрепился в этой мысли, поскольку, раскрыв газету «Советский спорт», увидел, что сорокаметровое расстояние, с которого центрфорвард Осянин послал своим «коронным» диагональным ударом мяч в дальнюю «девятку», было почему-то сокращено на газетном листе до двадцати пяти метров, да и вообще об этом моменте говорилось как-то вскользь и глухо. И я от души пожалел автора отчета, начинающего журналиста и известного в прошлом игрока, полагая, что он стал жертвой слишком хорошо знакомой мне ситуации! Да, в его положении я бывал не раз, а в 1962 году со мною случилась история почище.

Я работал в ту пору корреспондентом «Советского спорта» в Киеве и должен сказать, что работа эта была не из легких. Одна из ее особенностей состояла в том, что я все время находился в конфликте с известным числом местных болельщиков. Но сам-то я менее всего был в нем повинен, поскольку болельщики не знают, что отчеты о футбольных матчах диктуются сразу же после окончания игры по телефону и у корреспондентов, которые их передают, нет времени ни на подробные записи в блокноте (будешь смотреть в блокнот — пропустишь самое интересное на поле), ни тем более на придумывание изысканных сравнений и эффектных, запоминающихся заголовков. Отчет есть отчет: его диктуешь стенографистке спешно, излагая события по порядку да еще время от времени сверяясь, сколько строчек уже передано, чтобы не превысить установленного размера.

Но даже если вы выдержали заданный размер (или настолько опытны, что передали чуть меньше, чем требуется), все равно ваш отчет в ночной редакции будет поджат, урезан — и порой довольно чувствительно. В ночных редакциях ведь вечно что-то не влезает, где-то образуются лишние строки, и, даже предпослав своему отчету такой испытанный стандартный заголовок, как «Боевая ничья», вы не можете быть уверенным, что он пройдет наверняка. Ибо не исключено, что ваши коллеги из других городов назовут свои отчеты так же. Ничьих-то на футболе хоть отбавляй!

С сокращениями отчетов, изменениями заголовков и было связано большинство моих конфликтов с киевскими болельщиками. И началось все с поздней осени 1962 года, когда в одном из моих отчетов было сказано, что Яшин в матче с киевским «Динамо» пропустил гол из-за плохого освещения на стадионе. На следующий день я ощутил на себе множество косых, неприязненных взглядов. В корпункте беспрерывно звонил телефон. Даже приятели-журналисты, которые, казалось, должны были бы уже знать, какие в нашей профессии случаются коловращения, и те недоумевали.

А дело, между прочим, обстояло так. Яшин пропустил мяч, пробитый Бибой со штрафного удара, по крайней мере, метров с тридцати пяти. И коль скоро первый вратарь мира Яшин пропускает гол со штрафного удара, пробитого к тому же с тридцати пяти метров, событие это в футбольной жизни чрезвычайное, и спортивный журналист, как вы понимаете, должен описать его во всех подробностях. Что я и постарался сделать, рассказав в отчете о том, где и как была выстроена московскими динамовцами «стенка» и как киевлянин Серебряников обнаружил желание прокрасться в тыл ее, а Яшин, заметивший это, выдвинулся из ворот вперед, в связи с чем Биба, среагировав, в свою очередь, на перемещение Яшина, на ходу уже переменил свой замысел и вместо того, чтобы мягко перебросить мяч через «стенку» Серебряникову, с силой послал его верхом, чернотой неба (тут-то я, между прочим, и указал, что освещение на киевском стадионе в ту пору было не очень хорошим) в дальний верхний угол. Гол! Но, поскольку отчет мой в редакции, как всегда, сокращался, оставлено в нем было только одно это — насчет черноты неба и электрического освещения[3].

С тех пор и укрепилась за мной в Киеве репутация болельщика московских команд и ненавистника киевского «Динамо». Тогда как у меня, по совести говоря, любимых клубных команд вообще нет. Нет их, да и все! Одни люди изучают жизнь и разновидности насекомых, другие интересуются происхождением ржавчины и методами борьбы с ней, я же в меру своих сил стараюсь изучать спорт. Спорт, и в числе многих его видов — футбол. Но кто же из болельщиков поверит в такую стерильность? И как могли поверить в нее болельщики киевские, ежели один из моих отчетов, в котором речь шла о том, что киевляне победили своих соперников с крупным счетом (6:1), в ночной редакции без моего ведома был озаглавлен так: «Гол-красавец и шесть замарашек!»

Вот почему, прочитав 14 июля 1970 года в газете «Советский спорт» отчет о матче «Спартак» — «Динамо», я собрался уже позвонить его автору, чтобы выразить ему сочувствие, как вдруг что-то меня остановило. Я подумал: а может быть, он допустил ошибку намеренно? Ведь я знал, что в прошлом человек этот был соратником Яшина по многим баталиям сборной, а кроме того, став журналистом, не раз писал о том, что именно в Яшине видит эталон спортсмена. Не руководило ли им теперь сострадание к товарищу, сорокалетнему вратарю? Проще сказать, не сократил ли он в своем отчете расстояние, которое пролетел мяч после осянинского удара, совершенно сознательно?

В принципе такой поступок можно было понять. Но в том-то и вся штука, что Яшин в такого рода сострадании совершенно не нуждался. И не в его сорока годах следовало искать причины происшедшего. Конечно, Николай Старостин был прав, когда за год до  этого случая в очередном переиздании своей книги «Звезды большого футбола» писал, что с возрастом игра Яшина несколько утратила живость и страстность. Но, указывая на это, Николай Старостин хотел лишь подчеркнуть, какое «более важное качество» приобретено взамен. «Чем значительнее встреча, — писал он, — тем надежнее играет маститый вратарь». И объяснял этот феномен следующим образом: «Ответственность горячит кровь, возбуждает нервы, придает азарт, а опыт помогает выходить из критических ситуаций».

Так или иначе, но и свой последний сезон 1970 года Яшин встретил и провел в полном блеске таланта и мастерства. Спустя несколько дней после коварного осянинского удара он защищал ворота «Динамо» в игре против ЦСКА, которая решала, кому быть лидером чемпионата. И форварды армейцев изрядно потрепали в эти полтора часа нервы динамовским защитникам. Но «пройти» последний рубеж обороны Яшина так и не смогли. И пресса справедливо отмечала, что в выигрыше динамовцами этого матча (1:0) немалую роль сыграл сорокалетний вратарь: два или три «мертвых» мяча, взятых им с непостижимой виртуозностью, определенно вдохнули уверенность в динамовских игроков.

Все это происходило в 1970 году, хотя еще в 1968-м почта принесла Яшину предписание срочно вернуть форму игрока сборной СССР. Факт этот получил огласку в печати, и выяснилось, что сочиняли и отправляли повестку не тренеры, а хозяйственники сборной, которые, в свою очередь, ссылались на инвентаризацию, необходимость переучета имущества и т. д. Однако в состав сборной СССР, отправлявшейся в тот же период на важные соревнования, упорно не включали Яшина уже не хозяйственники, а тренеры. Между прочим, вслед за этим заметно охладела к нему и спортивная пресса. В 1968 году в избрании «лучшего футболиста года» участвовало семьдесят девять футбольных журналистов, но имя Яшина упомянули лишь пятеро. Между тем каждый журналист называл по три кандидатуры. Являясь как бы «голосом общественности», подобные референдумы не могли не влиять даже на специалистов, и, хоть Яшин все матчи этого года провел блистательно, во мнении специалистов он все более и более отодвигался на дальний план. Нетто, например, в 1969 году не назвал его среди тех, кого счел лучшими вратарями, а из семнадцати тренеров высшей лиги, опрошенных газетой «Советский спорт» (желавшей определить состав сборной с помощью общественности), упомянул о Яшине лишь один. Любопытно, между прочим, что в том же самом номере «Советского спорта» на вопрос, заданный редакцией пяти известным европейским форвардам — Аспарухову, Любанскому, Альберту, Джаичу и Ван Химсту: «Есть ли сейчас в мировом футболе достойный преемник Яшина?» — все пятеро решительно отвечали: «Нет». Причем речь шла о Яшине не как о «реликвии», а как о действующем вратаре. Вот уж поистине нет пророка в своем отечестве!

Правда, имя Яшина в ту пору фигурировало в так называемых «предварительных заявочных списках» сборной, куда вносится на всякий случай несколько десятков имен. И это, кстати, позволило тренеру сборной СССР Качалину срочно вытребовать Яшина в Мехико, когда в одном из последних тренировочных матчей, буквально в канун мирового чемпионата, вышел из строя Рудаков.

В Мехико, на четвертом в своей жизни мировом чемпионате, Яшину, как известно, непосредственно защищать ворота сборной СССР не пришлось. Но по возвращении домой он удивил специалистов тем, что, включившись без промедления в игры чемпионата страны, сразу же заиграл «по-яшински», тогда как большинство игроков сборной (в том числе и те, кто, подобно Яшину, находился в Мехико в запасе) в эти же дни страдали от жесточайшей «реакклиматизации». Для Яшина же этой проблемы словно не существовало. От матча к матчу — и все трудных, как на подбор! — ворота «Динамо» в эти дни неизменно остаются «сухими». На разных стадионах страны публика встречает и провожает Яшина овациями. Как вдруг — четыре гола в одной игре и среди них еще этот злосчастный — с сорока метров!

— Хватит уж, отыгрался! — слышу я чью-то реплику. — Давно пора уступить место молодежи!

Дело происходило в ложе прессы. Я оборачиваюсь. Мне кажется почему-то, что голос этот принадлежит человеку, который еще лет восемь назад сказал по радио: «М-да... Что-то наш «лев» начал питаться «бабочками»!» Нет, слава богу, это не он. Ошибка. Помню, впрочем, сколько насмешек пришлось вытерпеть этому человеку, когда Яшин был признан лучшим из вратарей мира. Но о том, сколько горьких минут выпало на долю самого Яшина, причем именно тогда, когда он получил признание в мировом масштабе, не сказано ни слова ни в одном из его многочисленных «жизнеописаний»[4].

  «В чем особенности вратарской школы Яшина? Что он реформировал и почему мало у него последователей?» — спрашивает в своей книге Н. Старостин. И отвечает: «Яшин первым из вратарей начал организовывать контратаки своей команды. Начал делать это еще тогда, когда ни один из защитников даже и не помышлял о такой возможности, считая своей обязанностью лишь разрушать чужие атаки... Яшин не только предупреждает угрозы для своих ворот. Он, как минер, закладывает взрывчатку для атакующего натиска своих форвардов... Бывают случаи, когда Яшин играет даже за пределами штрафной площади, там, где кончается вратарское право на игру руками. И тогда он действует ногами или отлично пользуется ударами головой».

Все верно, да и кто же не знает этой знаменитой яшинской игры «на выходах»? Кто не видел ее если не на стадионе, то по телевизору, в кино? Несомненно, однако, и то, что последователей она нашла крайне мало и среди наших вратарей, и среди зарубежных. Но тут, право же, нечему удивляться, если учесть, что и самого Яшина в этом смысле то и дело ограничивали. Читатель спросит: «Кто же?» Отвечу: «Тренеры. Подчас вкупе с защитниками».

На тренировках я не раз слышал, как футбольные наставники отчитывали вратарей, пытавшихся подражать яшинской манере (особенно молодых):

— Не смей покидать ворот, слышишь? Не выбегай без крайней надобности!

А если молодой вратарь ссылался на то, что так делает Яшин, в ответ слышалось:

— Яшин, Яшин... При чем тут Яшин?

Но, главное, был у тренеров на это свой резон: ведь и в самом деле редко кому из стражей ворот удавалось сыграть «на выходах» по-яшински четко, стабильно, мотивированно. А вратарские ошибки — всем известно, во что они обходятся командам! Но если до поры до времени тренеры противились игре вратарей «на выходах» интуитивно, то в начале шестидесятых годов получили на то более веские основания. Тот, кто знаком с эволюцией футбольной тактики, знает, что в эту пору началось повсеместное увеличение числа защитников с трех до четырех (по бразильскому образцу), а затем кое-где и до пяти (по итальянскому образцу). Это создавало, в свою очередь, внутри штрафной площади и даже на подступах к ней такую плотность, насыщенность обороны, что целесообразность игры «на выходах» начала подвергаться сомнению даже в командах, ворота которых защищал сам Яшин. То есть и в московском «Динамо», и в сборной СССР, и в международной команде «все звезды мира», куда Яшин приглашался неизменно.

Таким образом и последователей у яшинской игры «на выходах» не оказалось, и в его собственном исполнении она подверглась ограничениям. Сам Яшин, кстати сказать, отнесся к происходившему в этой области процессу с большим пониманием: в журнале «Спортивные игры» № 11 за 1963 год мы находим его рассуждения на эту тему, из которых явствует, что главную задачу вратаря он видит в непосредственной защите ворот. Но в таком случае какой же он тогда, говоря словами Н. Старостина, реформатор и с какою яшинскою вратарской школой мы тут сталкиваемся? Да и вообще, что это такое: спортсмен-реформатор? Уж не выдумка ли?

В шестидесятые годы, например, спортсменами-реформаторами называли подчас Белоусову и Протопопова. И называли, думается, справедливо, поскольку они действительно сыграли преобразующую роль и в отечественном, и в мировом фигурном конькобежном спорте. Гармонией и плавностью оживших в музыке движений (делающих незаметной, вторичной огромную скорость самого катания) они не только создали свой стиль, но и указали путь молодым поколениям спортсменов. Этот стиль оказал влияние — уже в самые последние годы — и на другие виды фигурного спорта, не связанные со льдом: художественную гимнастику, вольные упражнения спортсменов гимнастики и акробатики, прыжки в воду.

В шестидесятые годы особенно часто можно было услышать, что мировой футбол испытывает преобразующее влияние Пеле. И правда: тысячи футболистов во всех концах мира — то ли самостоятельно, то ли под руководством спортивных педагогов — внимательно изучали его опыт. Как я уже писал, нападающие футбольных команд во всем мире по достоинству оценили, в частности, такие новшества индивидуальной тактики Пеле, как учет положения ног вратаря, удары по воротам в ситуациях, которые прежде считались для этого неудобными.

Реформатором футбольной игры называют нередко и Стрельцова. И это не лишено оснований, хотя даже среди специалистов футбола бытовало и бытует мнение, будто юный Стрельцов был только «тараном», великолепным бомбардиром, а комбинационные его способности развернулись значительно позже. Но это неверно. Бывший партнер Стрельцова по нападению Иванов рассказывал: «Помню, стремился выйти на свободное место, открыться именно в тот момент, когда кто-либо из товарищей посылал мяч Эдуарду. Если мне удавалось опередить соперника, то за дальнейшее развитие атаки можно было ручаться. Одним касанием мяча Стрельцов придавал ему нужные направления и скорость полета и выкладывал, как на блюдечке, мне в ноги».

Кто-то удачно сказал, что мяч, посланный Стрельцовым, имеет глаза. Это не значит, конечно, что Стрельцов никогда не ошибался. Отнюдь. Но даже его ошибки отмечены футбольным талантом, ибо это всегда были просчеты исполнения, а не замысла. И скорее всего не так уж далеки от истины те, кто сравнивает Стрельцова по силе дарования с Пеле. Иное дело, что этому дарованию не удалось полностью раскрыться. Но это уже иная история, а сейчас укажем, что молодые футболисты всех стран совершенствуют свое мастерство и под влиянием Стрельцова. Но хоть молодым игрокам многое удается позаимствовать у больших мастеров, сами Пеле и Стрельцов остаются неповторимыми.

В игре Пеле неизменное восхищение любителей футбола вызывают поразительные переключения скоростей, при которых реактивные рывки чередуются то с внезапными остановками, то с осмотрительно-плавным, элегантно-выжидательным бегом. Все вместе же сливается в удивительно гармоничную картину, исполненную экспрессии, непринужденной грации и утонченной очаровательности пауз. Излюбленный прием Стрельцова состоял в скрытой передаче мяча партнеру пяткой, всегда на ходу и всегда игроку, который благодаря этой передаче (иной раз едва ли не с фланга на фланг) неожиданно выходил на чужие ворота. Но точно так же, как никому не удалось еще освоить «переключения скоростей» Пеле, тщетными остаются старания многих игроков овладеть стрельцовским пасом пяткой.

В нашем футболе, между прочим, некогда был игрок совершенно непохожий на всех футболистов своего времени и не нашедший преемника в будущем. Мы тогда ничего не знали еще о бразильцах и лишь гораздо позже смогли понять, что, будучи русским по рождению и украшая русский футбол своей удивительнейшей виртуозной игрой, он был и подлинно бразильским футбольным фокусником и жонглером. Имею в виду ленинградского форварда Петра Дементьева, знаменитого «Пеку», воспетого многими перьями своего времени.

Характерно, что, став тренером, Петр Дементьев много лет учил игре в футбол ленинградских ребятишек, но никого из них не смог научить играть так, как некогда играл сам, обводя кряду по пять-шесть игроков (а иногда и вратарей), чтобы затем передать мяч кому-либо из товарищей, ибо сам Пека почему-то не любил забивать голы, но испытывал величайшее наслаждение, когда это делали после его передач партнеры. После ухода П. Дементьева ленинградский футбол многое потерял и, как известно, не может восстановить своих позиций до сих пор. Конечно, в связи с утратой футбольным Ленинградом своих былых позиций называется много других причин — и причин немаловажных! — однако ничего не поделаешь, и роль отдельного игрока — Дементьева или Федотова, Боброва или Нетто, Яшина или Стрельцова, Пеле или Гарринчи, Чарльтона или Ди Стефано, Эйсебио или Диди, Копа или Суареса, — словом, роль яркой личности в коллективной футбольной игре тоже необычайно велика, и отсутствие такого игрока подчас бывает невосполнимым, даже если он и не реформировал ту или иную область тактики или техники футбола.

У П. Дементьева не оказалось последователей в нашей стране. А у Пеле их тысячи во всем мире. Множество последователей и у Стрельцова. У Яшина же их мало. Так, во всяком случае, утверждает в книге «Звезды большого футбола» Н. Старостин. Но мне кажется, что этот вопрос исследован не до конца. Я думаю, что если сегодня у Яшина еще не много последователей, то завтра их будет превеликое множество. Ибо покамест у него пытались перенять лишь неповторимое — игру «на выходах», которая принадлежит, как мне кажется, к числу таких же сугубо избирательных, индивидуальных футбольных открытий, как переключение скоростей Пеле, пас пяткой Стрельцова, обводка Дементьева. В остальном же мастерство Яшина как школа открыто для всех.

Но чтобы понять, из чего состоит это «остальное», нелишне, я думаю, выяснить, какова природа яшинского дарования. Сказать, что оно поразительно, — лишь повторить общеизвестное. В чем конкретно его структура — вот вопрос. Из Стрельцова, если бы он не стал футболистом, мог выйти, например, превосходный летчик-испытатель. Ведь главная, определяющая способность его дарования — молниеносный охват и анализ быстро меняющихся и сложных ситуаций, столь же молниеносное принятие решения (чаще всего наилучшего) и, наконец, незамедлительное претворение его в жизнь благодаря великолепной координированности организма и мгновенной двигательной реакции. Быть может, таких поистине «электронных» скоростей обработки информации, поступающей со всех участков борьбы, выдачи решений и немедленного практического их претворения в жизнь не знал еще не только ни один футболист, но и многие выдающиеся представители других видов спорта. Но то, что под влиянием опыта Стрельцова молодые футболисты всех стран в доступной им степени ускоряют оценку ситуаций на поле — непреложный факт.

А Яшин — в какой сфере он мог бы добиться успехов, аналогичных тем, которых достиг, стоя в футбольных воротах? Оставим все области, кроме спорта. Но тут — разве не мог он стать одним из величайших теннисистов? Дело в том, что игра теннисиста и футбольного вратаря имеет гораздо больше общего, чем игра вратаря и остальных десяти футболистов его команды. Главное условие хорошей игры на корте — ни на мгновение не выпускать из поля зрения мяч. Ваша подача. Мяч в воздухе, ракетка занесена — взгляд устремлен на мяч! Подача удалась, мяч на той стороне — и опять глаза видят мяч и только мяч. Все остальное — соперник, его маневры, границы площадки, судьи, публика — для искусного игрока лишь фон борьбы, автоматически контролируемый периферическим зрением. Главное для него — пока идет борьба, ни на мгновение не упускать из виду мяч! Иначе... Вы помните, конечно, промахи, которые изредка допускают самые лучшие теннисисты, промахи, вызывающие досаду на трибунах, поскольку на первый взгляд они непростительны даже для начинающего игрока. «Вот тебе и на! — думают в такие минуты люди, которые сами в теннис не играли. — Ну как можно было «запороть» такой легкий мяч?» Но чем напряженней и длительней состязание на корте, тем чаще и чаще совершаются такие ошибки, причем обеими сторонами. И дело тут не в недостатках техники, не в физической усталости. Причина их происхождения всегда одна: на какой-то миг утомленное зрение самопроизвольно отключилось от мяча! Отключилось не в тот момент, когда ракетка соперника наносила удар по мячу, а чуть раньше, когда она только приближалась к нему. Периферическое зрение должно было в этот миг зафиксировать: «Подрезка, подкрутка!» — и передать сигнал о полученной информации куда надлежит, откуда поступает команда к двигательным центрам и т. д. Но в том-то и дело, что уставшим зрением «подкрутка» замечена не была и ракетка, привычно пошедшая навстречу мячу, встретила его без учета вращения, которое придал ему соперник…

Точно так же и вратарь на футболе. Он наверняка пропустит гол, особенно с ближней дистанции, если не сделает прежде, чем нога форварда произведет удар, шаг в ту сторону, куда мгновением спустя полетит мяч. А для того чтобы сделать этот шаг, взгляд вратаря должен быть неотрывно «приклеен» к мячу — иначе периферическое зрение не определит ни специфики замаха, ни направления удара!

Яшин как-то сказал: «Во время матча я никогда не расслабляюсь, внимательно слежу за мячом все девяносто минут». Впрочем, эти слова отражают принцип, позицию, а не реальное положение вещей, ибо пристально следить за мячом все девяносто минут практически невозможно. Но вот то, что Яшину удавалось следить за мячом дольше, чем кому-либо другому из вратарей, несомненно. В этом и состоит не до конца понятое и оцененное решающее качество его игры. В этом истоки благородной простоты, естественности его движений. Вот почему, когда Яшин стоял в воротах, часто казалось, что форварды бьют неудачно, чересчур торопливо. Мяч попадал прямо в руки Яшину, а бил нападающий чуть ли не из вратарской площадки. «Гипнотизирует он их, что ли?» Сколько раз слышал я это на стадионах! «Боятся они его, наверное!»[5] Полагаю, что кое-кто из форвардов действительно волновался, видя перед собой первого вратаря мира. Но суть мастерства Яшина состояла в идеальном выборе позиции, когда удар был неотвратим! «Я считаю, что тот вратарь играет красиво, — говорил он, — который меньше падает на землю».

Именно этим он и сегодня продолжает оказывать влияние на игру вратарей, вне зависимости от того, выдвигаются ли они, подражая ему, далеко вперед или предпочитают не оставлять ворот без крайней нужды; организуют контратаки своей команды или не организуют; управляют действиями всей защиты или не управляют ими. Иными словами, в момент, когда удар уже неизбежен, Яшин показал пример такого единоборства с нападающими, какого до него футбольные вратари не знали. Недаром Бенкс как-то сказал: «Я был бы счастлив, если бы нашел такой же контакт с защитниками, как Яшин. Но главное чудо — игра Яшина в самих воротах!» Но тут надо подчеркнуть, что такая игра в воротах возможна лишь при полной сосредоточенности ума, цепкости взгляда и предельной внимательности. А все это, разумеется, при надлежащей дисциплине, упорстве тренинга, а главное — понимании сути дела, может выработать в себе, следуя примеру Яшина, каждый вратарь.

В книге «Звезды большого футбола» Н. Старостин говорит о неуязвимости, «непробиваемости» ворот Яшина с дальних дистанций. Я склонен полагать, однако, что это утверждение напоминает тот отчет в газете, где расстояние удара по яшинским воротам было сокращено с сорока метров до двадцати пяти. Ибо в том-то и дело, что большинство голов, пропущенных Яшиным (кроме тех, конечно, которые относятся в футболе к разряду «неберущихся»), было забито ему как раз ударами издалека. Но именно это, по моему глубокому убеждению, свидетельствует о совершенстве его мастерства. И тут, право же, нет никакого парадокса. Тренер Бесков как-то заметил: «Все помнят голы, которые Яшин пропустил. Но он берет вдвое, втрое больше трудных мячей, чем любой другой вратарь мира». Я согласен с Бесковым, но всегда считал (и неоднократно писал об этом), что каждый гол, пропущенный Яшиным после ударов издалека, заслуживает специального анализа. Чем, к сожалению, до сих пор никто еще всерьез не занимался.

Кто-нибудь из читателей, стремящихся докопаться до истины, может, конечно, вспомнить тут о двух голах, пропущенных в Мехико вратарем сборной Бельгии Пио. Ведь то были тоже удары с дальних дистанций! Нет ли тут противоречия: Яшин, пропуская дальние удары, ни в чем не виноват, а Пио, напротив, целиком повинен в разгроме своей команды. В самом деле, разве у Пио не могло в эти моменты так же самопроизвольно отключиться зрение? Нет, не могло. Во-первых, Бышовец и Асатиани хоть и били по воротам издалека, но оба удара нанесли с открытых позиций, их не заслоняли от Пио в эти моменты другие игроки. В футболе (как и в гандболе, водном поло, хоккее и т. д.) такого рода удары, или передачи, называют «откровенными». Но, кроме того, «откровенные» удары Бышовца и Асатиани шли низом, то есть мяч катился по траве, что еще более облегчало задачу вратаря. Проще сказать, и первый и второй голы в ворота сборной Бельгии явились следствием сугубо личных промахов Пио, не имевших абсолютно никакого отношения к синхронизации его действий с перемещениями защиты и полузащиты,

Всем известно, конечно, что такие ошибки совершаются подчас и опытными вратарями. Безукоризненный анализ нескольких таких случаев, происшедших на лондонском чемпионате мира 1966 года, вы найдете в упомянутой книге Н. Старостина. Приведу оттуда только один пример. Бразильский вратарь Манга в матче с португальцами, словно новичок, отбил всего на пять шагов от себя мяч, навешенный на ворота, и притом прямо на голову форварду соперников. А спустя пять минут Манга растерянно ждал чего-то, когда верхний мяч летел ему почти в руки. Эйсебио же оказался тут как тут и прямо перед носом бразильского вратаря отправил мяч в сетку. 2:0. Вскоре сбивают Пеле, который возвращается на поле хромым. «Коленку сокрушил чужой — Мораис, — заключает Н. Старостин, — а веру в победу — свой, Манга».

«Вратарь — каков бы он ни был — всегда в центре внимания», — пишет известный английский игрок двадцатых годов, а впоследствии один из ведущих теоретиков футбольной игры, Д. Джек. И конечно, если бы 13 июля 1970 года Яшин видел, как Осянин замахнулся и ударил по воротам, он принял бы этот мяч легко и просто. Кожаный шар, пущенный с сорока метров даже самым сильным ударом, летит до ворот около трех секунд. А этого времени (сосчитаем: «И раз, и два, и три!») любому вратарю достаточно, чтобы без особой спешки переместиться к дальней штанге, и там, слегка подпрыгнув, поймать мяч (или перебросить его через перекладину). Но в том-то и дело, что Яшин не видел ни осянинского замаха, ни удара: скрытый от его взглядов игроками обеих команд центрфорвард «Спартака» неторопливо маневрировал вдали от ворот по правому флангу, и ничто, казалось, не сулило воротам «Динамо» никакой угрозы. В эти мгновения не пытался в чем-либо помешать Осянину и никто из партнеров Яшина…

Любопытно, между прочим, что 24 июля 1970 года, то есть одиннадцатью днями спустя, Осянин с этой же позиции забил гол, довершивший победу его команды в матче с кутаисским «Торпедо», и что тот же самый журналист, который из сострадания к Яшину сократил в отчете о матче «Спартак» — «Динамо» расстояние осянинского удара с сорока до двадцати пяти метров, восхищенно восклицал: «Да, этот гол мог удовлетворить вкус самого взыскательного футбольного гурмана!» Припомним, наконец, что в 1969 году, когда судьбу чемпионата СССР решали два матча между «Спартаком» и киевским «Динамо», победу «Спартаку» в обоих случаях принесли точно такие же удары Осянина!

Во все времена были футболисты с очень сильными дальними ударами. Немало их есть и сейчас. Но удар удару рознь, и результатов, подобных осянинскому, добивались немногие. До войны — ленинградец Бутусов, киевлянин Кузьменко. Тут имеются в виду, правда, исключительно удары с ходу, а не со штрафного, и не в результате розыгрыша так называемых «стандартных положений», когда мяч удобно и мягко накатывается на ногу разбегающемуся поблизости партнеру. В шестидесятые годы дальними ударами с ходу славились в СССР, кроме Осянина, киевляне Биба и Сабо и тбилисец Хурцилава. У каждого из них были излюбленные, свои, хорошо пристрелянные «точки». Иными словами, это были тщательно отрепетированные, старательно отшлифованные удары. И каждая из команд специально отвлекала внимание соперников, когда Биба, Сабо, Осянин или Хурцилава выходили на свои прицельные позиции. Но если у Хурцилавы разбег и удар были очень часто откровенны (тут главная ставка делалась на необыкновенную мощь самого удара), то удары Осянина, Сабо и Бибы отличались немалым коварством, ибо всякий раз было довольно трудно определить, что готовится ими: дальнобойный «шют» или передача поверху, навес на дальнюю штангу или просто переброска мяча поперек поля.

Вообще же этот маневр, вероятнее всего, навеян баскетболом, где в каждой первоклассной команде обязательно есть «снайпер», умело поражающий кольцо с дальних дистанций. Вот почему баскетбольные тренеры, разрабатывая диспозицию предстоящей игры, всегда поручают тем или иным игрокам бдительно охранять именно эти пристрелянные «снайперами» соперников точки, ибо самое важное в искусстве «снайпера» — краткий миг прицела. Не помешал — пиши пропало!

Спрашивается, знал ли, готовясь к матчу 13 июля 1970 года, тренер московского «Динамо» Бесков, что Осянин специально натренирован на неожиданные удары издалека? Конечно, знал. Но почему же динамовцы не приняли в связи с этим никаких мер? Что ж, это уже внутреннее дело команды, а мне хочется лишь подчеркнуть, что упрекать в пропущенном «Динамо» осянинском голе можно кого угодно, но только не Яшина! Ибо коль скоро команда играет с вратарем, который обеспечивает неуязвимость ее ворот при ударах с ближних и средних дистанций (то есть в ситуациях, когда защитники уже бессильны отразить угрозу), тем бдительнее следует опекать игроков соперника, владеющих коварными дальнеприцельными ударами. Образец такой опеки показал в 1966 году на лондонском чемпионате мира в матче СССР — Португалия Воронин, всякий раз «чуть-чуть» мешавший Эйсебио, когда тот выходил на свои «точки». Благодаря этому на протяжении всего матча Эйсебио ни разу не ударил по советским воротам. А в шестидесятые годы лучшего, нежели у Эйсебио, дальнего удара мировой футбол, пожалуй, не знал.

Могут сказать, что у такой опеки есть свои трудности, что, когда игра идет в центре поля, нелегко мобилизовать внимание игроков на блокировку «снайперов» и т. д. и т. п. Не спорю. Но все-таки на то и тренер в командах мастеров (и не один, а два-три), наконец, на то и тренировка. Тем более что и в прежние времена, и ныне во всем мире по пальцам можно сосчитать игроков, которые обладали бы такими ударами с ходу, как Осянин! А ведь именно эти удары повергают обычно пропустившую гол команду в уныние — и нередко предрешают исход матча. Напомню, кстати, что Осянин забил гол «Динамо» при счете 1:1 и тем самым создал переломный момент в игре.

Но самого Яшина, как я уже говорил, это сломить не могло. Он, конечно, тяжело переживал поражение своего клуба. Однако у него имелся уже и большой опыт. И самыми драматичными в этом смысле были 1962—1963 годы, когда кое-кто вообще пытался убедить его оставить футбольную арену. Дело в том, что в 1962 году, на мировом чемпионате в Чили, в игре, которая решала, быть ли команде СССР в четвертьфинале, Яшин пропустил гол, давший перевес соперникам. А в 1963 году в матче СССР — Венгрия, когда наша команда вела 1:0, «позволил» соперникам добиться ничьей, опять-таки не взяв мяча, посланного издалека.

Но неужто возглавлявший в 1963 году сборную СССР тренер Бесков ничего не знал о силе и точности дальних ударов венгра Махоша, который забил этот гол, а тренер Качалин, руководивший сборной СССР на чемпионате мира 1962 года, не ведал об аналогичном искусстве чилийца Рохаса? Не думаю. Не могу здесь сказать ничего определенного. Но неуспехом в Чили мы определенно обязаны не Яшину, как бы нам ни пытались это внушить. И добрым словом хочется помянуть тех, кто твердо верил, что тридцатичетырехлетний Яшин тогда еще отнюдь не пришел к финишу своей футбольной карьеры.

А. Пономарев работал в ту пору тренером московского «Динамо», и адресованные Яшину упреки волновали его, быть может, больше других. Но так как в Чили он сам не был, то и защиту «своего» вратаря предпринял своеобразную, психологическую. Он заявил в прессе: «Чилийское фиаско ни в коей степени не явилось для Яшина травмой мастерства и физической подготовленности. Это психологическая депрессия, и очень скоро Лев заставит всех позабыть о ней».

Яшин действительно тяжело переживал случившееся. Перед Чили у нас господствовало мнение, что на мировой чемпионат отправляется очень сильная команда, а «проверка боем» обнаружила в ней, увы, больше недостатков, чем достоинств. Невеселым же размышлениям Яшина способствовала кампания, позже названная одним из историков футбола «кампанией за омоложение в спорте», «повальной паспортной эпидемией». Из паспорта же Яшина следовало, что ему пошел тридцать пятый годок, а в ту пору сплошь и рядом безнадежными, бесперспективными «старичками» называли и тридцатилетних спортсменов.

Хомич и Бесков высказались в прессе категоричней, чем Пономарев. «О, вы еще не знаете Яшина!» — воскликнул «тигр» Хомич. Бесков же заметил, что он «слишком хорошо изучил за эти годы Яшина, чтобы списывать его в запас». Но, пожалуй, решающее заявление принадлежало тренеру сборной Чили и селекционеру «сборной мира» Риере. Он сказал: «Яшина нельзя винить в чилийских голах. Он, как и прежде, остается лучшим вратарем мира».

Заканчивая этот раздел книги, мне хочется еще сказать, что мячи с дальних дистанций «систематически» пропускали и два знаменитых предшественника Яшина в мировом футболе — испанец Заморра и чех Планичка[6]. Ибо они (точно так же, как и Яшин, утверждавший, что все девяносто минут неотступно следит за мячом) просто не замечали, что в какие-то мгновения, когда мяч обретается где-то в центре поля, их мозг дает отдохнуть зрению. В эти-то моменты команде и следует заботиться о своем вратаре, заботиться о нем так, как он печется о ней в ситуациях, когда форвард соперников уже обошел всех защитников, очутился один на один с вратарем, и гол, казалось бы, неотвратим!

И в этом смысле Лев Иванович Яшин не только реформатор игры вратарей. И не только создатель своей вратарской школы, которой, несомненно, суждено славное будущее. Он еще и учитель тактики для тренеров. А также для игроков.

А вот как скоро поймут они эти уроки — покажет будущее.

Администратор сайта: apiperski@mail.ru (Александр Пиперски)