ЖАЖДА БОРЬБЫ И ТАКТИКА НЕРВОВ

«Жажда борьбы». На днях в одном из спортивных журналов я прочитал статью под таким названием. Речь шла, конечно, о проблемах воли, психологии спорта. Жажда борьбы! Впервые, если не ошибаюсь, дискуссия на эту тему возникла у нас лет десять назад, после опубликования в «Советском спорте» статьи Евгения Буланчика «Тактика нервов», и копья скрещивались, помнится, вокруг этических вопросов. Спрашивалось, в частности, что дозволено и что не дозволено в борьбе нервов, да и скорее всего толчок дискуссии был дан откровенной исповедью самого Буланчика о том, как он поступил однажды с Л., своим основным соперником в беге на 110 метров с барьерами. Буланчик в ту пору был уже, как говорится, на излете сил, Л. же, напротив, считался восходящей звездой. И вот, заметив, что Л. с каким-то повышенным интересом, не выпуская из рук секундомера, следит за его тренировками, Буланчик накануне ответственных соревнований, мобилизовав все свои ресурсы (и еще, как я понимаю, врожденный артистизм), начал пробегать тридцатиметровые отрезки с такой резвостью, будто готовился не менее чем к побитию мирового рекорда. И Л., сочтя свое дело безнадежным, угас, сник до старта. Буланчик же выиграл соревнования с результатом, весьма далеким от рекордного.

Игорь Тер-Ованесян писал недавно, что прыжок Боба Бимона потряс его настолько, что он не смог настроиться уже и на борьбу за второе место, которое, безусловно, было ему по силам. А ведь Тер-Ованесян – опытный, хладнокровный боец. Или, во всяком случае, был таковым до Мехико.

Оба случая, мне кажется, вполне можно спроецировать и на другие виды спорта: дело ведь не столько в видах, сколько в психологической устойчивости индивидуума. Если же вести речь о командах, то их устойчивость или неустойчивость – всегда интеграция воли спортсменов. Сколько раз мы слышали от тренеров, от спортсменов: «Ах, эта команда –всегда такой неудобный для нас соперник!». Но, позвольте, почему же именно эта команда? И по каким – конкретно – причинам? Не сугубо ли психологичен и этот момент? И не оттого ли он так стабилен, устойчив, что размышления о предстоящем матче с «неудобной» командой непременно начинаются с разговоров именно об этом ее свойстве? Не потому ли, что оно рассматривается даже как нечто заранее предопределенное, роковое? А ведь достаточно тренерам и спортсменам избыть этот «фатальный момент», то есть готовиться к игре без какого бы то ни было «рокового» предощущения ее исхода, – и пресловутого «неудобства» их соперника как не бывало! Останется только конкурент, быть может, очень трудный, неуступчивый, но, в сущности, такой же, как и многие другие!

А все эти талисманы, приметы, «тотемы»! вспоминаю случай, который произошел с известным вратарем. Однажды он не то дома забыл, не то потерял где-то свой «счастливый» свитер. Боже, как он сокрушался перед игрой! Тренер просто не знал, что делать. Ставить запасного? Тот был очень молод, а соперник силен. Да ведь и основной вратарь, черт побери, не был болен. Так, блажь какая-то. Тренер в мучительном раздумье расхаживал по раздевалке, потом подошел к вратарю и в довольно резкой форме выговорил ему все, что думал в эту минуту. Не стану беллетризовать его монолог, изложу лишь самую суть. Тренер сказал вратарю, что у того прекрасные данные для спорта, но спортсменом он все-таки стал случайно. Скорее всего, ему надо было бы найти другое занятие, потому что настоящий спортсмен не должен бояться борьбы, а, напротив, ждать ее с нетерпением. Настоящий спортсмен даже подумать так не может: «Счастливого свитера нет, как же я буду играть?»

Вратарь даже задохнулся от обиды. Обстановка осложнялась еще и тем, что тренер сам недавно был игроком этой команды, и куда менее знаменитым, чем тот, которого он сейчас отчитывал. И вот когда, честно признав это, тренер заявил, что все-таки в отличие от вратаря он всегда был настоящим спортсменом, тот в волнении вскочил со скамьи и начал кричать на обидчика. Из того, что он выкрикивал, тоже зло и размахивая руками, можно было, однако, понять, что ему плевать на свой «счастливый» свитер, а просто он привык к нему, как привыкают к зубной щетке или бритве, и что мячи, которые он обычно отражает или берет, не пролетят мимо него в ворота, если даже он выйдет сейчас на поле в модном пиджаке, галстуке и узеньких брючках тренера...

– Ты понял это? – кричал он тренеру. – Понял?

– Понял, – тихо сказал тренер, который вдруг стал спокойным. – Понял. Извини меня, я виноват перед тобою. Я ошибся.

В раздевалке воцарилась тишина. Потом вратарь натянул на себя поданную кем-то первую попавшуюся фуфайку и, ни на кого не глядя, начал разминаться. А несколькими месяцами спустя – он отходил обычно от обид долго – сказал тренеру, что, в общем, не сердится на него. Мне же рассказывал позднее, что даже благодарен тренеру за разговор начистоту, поскольку в тот день раз и навсегда освободился от довольно обременительного связывания перспектив своей игры с различными футбольными приметами. Однажды я видел, как готовился к отъезду на матч Лев Яшин. Он старательно полировал свои и без того чистые башмаки, в которых ему предстояло сделать всего несколько шагов – выходя из автобуса и возвращаясь в него. Но, следя краем глаз за тем, как Яшин чистит башмаки, я понял, что в этой процедуре есть нечто особое, Уж не счастливая ли примета? Впрочем, я тут же устыдился этой мысли. Конечно, нет. Просто сегодня матч, а значит, очень важный, значительный, если хотите, торжественный для Яшина день, даже если этому дню суждено будет кончиться совсем не так, как этого хотелось бы сильнейшему из вратарей. Но в этот день при огромном стечении народа ему предстояло делать главное свое дело – стоять в футбольных воротах. А матчи – разве они состоят из одних побед? И неужто пропущенный гол – драма, трагедия? «О, спорт! – восклицал Кубертен. – Ты – жизнь!» А ежели так, ежели – жизнь, то разве в нем не как в жизни: «Кто осознал поражение – того не разбили»? И почему бы, в таком случае, матчам, соревнованиям, борьбе не быть для настоящих спортсменов радостью, трепетно ожидаемым праздником?

Понимаю, кто-нибудь усмехнется: «Хорош праздник, если целый день потом не сможешь отдышаться!» Но я ведь подчеркнул – для настоящих спортсменов, а не для тех, кто стал ими случайно. Либо – что гораздо вернее – не был воспитан в подлинно спортивном духе. Вот почему «жажда борьбы» вне зависимости от ее исхода всегда характерна для первых, а переменчивость настроений – от восторга и упоения (при удачном обороте событий) до подавленности и угнетенного состояния духа – всегда характерны для вторых.

Мы говорили уже, что воля команды – не что иное, как интеграция психологической устойчивости индивидуумов. Но речь идет не только о спортсменах. В командах интегрируются еще и характер, профессиональный облик, даже житейская философия тренера. Процесс, говорят, сложный, неизученный, и без помощи науки, в частности психологии, тут не обойтись. Возможно. Но я лично почему-то в этом не слишком уверен. Я спрашиваю себя: как же все-таки многие команды добивались и добиваются великолепных результатов? Неужто об этом науке и впрямь ничего не известно? Понимаю, меня могут обвинить в упрощенчестве, но все-таки я убежден: точно так же, как успех Театрального или, допустим, циркового представления зависит от уровня репетиций, так и в спорте (причем в равной степени индивидуальном или командном) успех выступлений решает умная и деятельная тренировка.

А тренироваться, если хочешь добиться высоких результатов, действительно очень трудно и сложно! И давайте поставим вопрос так: кому необходим врач-психолог и для чего именно? Некоторым спортсменам? Чтобы помочь им преодолеть чувство неуверенности, страха, которые порождают в них либо соперники, либо сами обстоятельства спортивной борьбы? Так, что ли?

Но если мы с вами то и дело слышим и читаем, что спортивная тренировка и спортивные соревнования – это не только школа движений, но и школа духа то, следовательно, они и должны содействовать выработке и усилению в молодых людях таких качеств, как стойкость, самообладание, воля к победе, оптимизм. Если же этого не происходит... Впрочем, попробуйте сами развить эту мысль до логического конца, и вы неизбежно придете к выводу, что либо спортивная тренировка и спортивные соревнования категорически противопоказаны таким людям, либо сами они, так сказать, категорически противопоказаны спорту. Но это будут, конечно, примитивная схема, а жизнь сложнее самых хитроумных схем. И с тех пор, как спорт стал массовым явлением, достоянием миллионов, в него будут приходить не только те, кто стремится лишь укрепить, закалить свой характер и волю, но и те, кто хотел бы с помощью спорта их улучшить и изменить.

– Мой сынишка какой-то вялый, бесхарактерный, – жаловался мне как-то приятель. – Как ты думаешь, в какую секцию его определить?

– В любую, – сказал я.

Так думают у нас сегодня в тысячах, десятках тысяч семей. Родители, заботясь о воспитании детей, о выработке у них не только ловкости и силы, но и в не меньшей степени волевых начал, большие надежды возлагают на спорт. А школа, техникумы, вузы, производство, армия? Впрочем, я пишу уже, кажется, совершеннейшие прописи. Но в таком случае зачем же спорту звать на помощь врачей-психологов? Тем более не для рядовых спортсменов, а для своих лидеров, героев, то есть для тех, кто должен быть постоянным примером стойкости и воли для остальных? Да и самим врачам-психологам – стоит ли им всерьез размышлять о том, в каких размерах и формах надо оказывать специфическую свою помощь лидерам и героям спорта, если тренировка спортсменов и команд и руководство их борьбой на соревнованиях поставлены правильна!

В прессе, в книгах нередко читаем: у игрока перед важным матчем пропал сон. Исчез аппетит. После соревнований – острое ощущение досады, оттого что проиграли, а могли бы выиграть... Что ж, такое действительно бывало. И будет впредь. Однако не только со спортсменами, с чемпионами. Бывало с маленькой отличницей, неожиданно получившей двойку. С двадцатилетними студентами – после трудного экзамена или зачета. Даже с уравновешенным, подтянутым молодым офицером, чье предложение руки и сердца было решительно отвергнуто. И от этого, между прочим, не умирают. Так что, право же, не следует преувеличивать, гиперболизировать, тем паче излишне драматизировать накал спортивных переживаний, как это делают подчас ради литературных красот иные перья.

И если вы хотите знать, кто более всех мне неприятен в спорте, то прямо скажу, не «костоломы», не симулянты, выпрашивающие пенальти или штрафной перед воротами, не честолюбцы (а нередко и трусы одновременно), сходящие с дистанции лишь потому, что желанного места им уже не выиграть, а ради иного зачем же «надрываться»,– ибо хоть все они в достаточной степени противны, однако же в подавляющем большинстве своем они лишь производное, следствие, а не причина. Наиболее же неприятна мне в спортивном быту фигура «наставника», с позволения сказать, тренера, который не умеет достойно вести себя на соревнованиях, в судейских комнатах, в раздевалке, на тренировке. «Вот уж, – в сердцах думается иногда, – кто действительно далек от спорта, хоть имеет соответствующее образование, порой даже почетный титул и много лет работает со спортсменами и командами! Вот кто способен, действительно, одним своим неспортивным, неджентльменским поведением, своими нервическими (или обдуманными) выходками, сценками погасить в молодежи искреннюю и чистую «жажду борьбы», извратить понимание роли спорта, побед и поражений, переведя их в какое-то совершенно иное русло. Погасить и извратить эти чувства, даже научив ребят быстро плавать «дельфином», или далеко метать диск, или ловко забивать голы!»

Замечено, что у такого тренера в неудаче всегда повинен кто угодно, только не он! Сами спортсмены, «интриги» судей и тренеров других команд, «козни» федерации – лишь бы не он! И ведь нечего греха таить: таких тренеров у нас, увы, немало. Я даже склонен полагать, что это благодаря их энергической деятельности и возник сам вопрос о необходимости врачей-психологов для спортсменов. И еще до сих пор не решен, повсеместно и практически, другой вопрос, которого давным-давно не существует уже во всех иных, кроме спортивной, областях педагогики. Я имею в виду ту простую и ясную истину, которая заключена в словах: «Нет плохих учеников, есть плохие учителя». Разве среди немалого числа тренеров эта истина не считается, скажем мягко, весьма и весьма проблематичной? Ну добро бы, если бы подобное мнение бытовало в кулуарах, а то ведь я сам не раз бывал свидетелем, как абсолютно воинственно и открыто ополчались против этой истины иные тренеры на различных совещаниях, цель которых состояла в том, чтобы обсудить подлинные причины тех или иных спортивных неудач. «Врачу, исцелися сам!» – вот о чем думалось всякий раз, думается и нынче при встрече с такими людьми на соревнованиях, при чтении их оправданий в прессе, а вернее – жалоб на все и вся... Если бы вся эта энергия тратилась на продумывание тренировки, на спокойный анализ побед и поражений, сколько бы замечательных достижений, выдающихся рекордов и радостных успехов прибавилось у нашего спорта!

Ослабление профессиональной воли спортивного педагога нетрудно усмотреть, если хотите и в том, что вслед за малейшими попытками разбора недостатков в игре или в волевой подготовке команды (а значит, и в работе тренера) у нас слишком часто немедля следуют заявления тренеров о том, что они понимают в своем деле больше, чем журналист. О чем специально говорилось как-то в еженедельнике «Футбол–Хоккей». Приведу это место полностью:

«Один известный тренер уже много лет, как только кто-либо из журналистов заденет, покритикует руководимую им команду, ведет себя одинаково. Каждому встречному он говорит:

– Читали, что пишет такой-то? Вот бы сам и тренировал, если он такой знающий, а я бы посмотрел, поучился... Что же он не идет-то на мое место?

Трудно поручиться, действительно ли он так легко готов уступить свой тренерский мостик... либо это предложение делается в саркастическом смысле и должно убивать наповал оппонентов. Во всяком случае, странный и, мы бы сказали, невежественный довод. Поэт ведь не предлагает критику писать вместо него, актер не заставляет рецензента выходить на сцену в своей роли...»

«Один известный тренер...» О, если бы один, а то ведь вряд ли сыщется спортивный журналист, которому бы подобные ситуации не были, так сказать, лично знакомы! И что уж говорить тогда о простых любителях спорта, которые осмеливаются подчас высказать свои впечатления, суждения! Между прочим, в иных городах, если местные команды преуспевают, спортивным журналистам в этот период просто невозможно высказать какие-то критические замечания. Нередко бывает еще и так, что простой, обыкновенной хвалы тренеру преуспевающей команды слишком мало, требуется, чтобы она была еще и с каким-то креном в сторону его особого величия: он-де и первооткрыватель, и маг, и волшебник. И кое-кто из наших коллег старается, воскуряет фимиам, так что вскоре, действительно, в ушах иных болельщиков и даже спортивных руководителей критические замечания об игре такой команды (и, следовательно, работе тренера) звучат каким-то неуместным, бестактным диссонансом.

Обозреватель «Труда» Юрий Ваньят рассказывал •недавно в прессе о том, как молодой футболист Михаил Гершкович которого он покритиковал как-то за неправильное поведение, спустя некоторое время, когда Ваньят зашел по делу в раздевалку «Торпедо», громко потребовал, чтобы обозреватель «покинул помещение». Потребовал! Но если бы существовал некий список заслуг перед отечественным футболом и спортом вообще, то ветеран спортивной журналистики Ваньят стоял бы в нем значительно выше, чем молодой игрок Гершкович, забивающий порой красивые мячи. Однако дело не в этом. К этой истории я обратился вовсе не из соображений корпоративной солидарности. Отнюдь. Просто хотелось сказать, что такого рода «тактика нервов» в борьбе с неугодными мнениями не приводит к успехам, хотя и кажется, что ты что-то успешно отстоял и защитил. Напротив: исподволь, незаметно эта тактика ослабляет спортивный коллектив.

Читая статью Ваньята, я вспомнил, между прочим, о схожем случае из собственной практики. Будучи корреспондентом «Советского спорта» в Киеве, я подошел однажды после матча между киевским и московским «Динамо», выигранного москвичами, к тренеру Константину Бескову, чтобы поздравить его с победой. И тотчас, на виду у всех, в том числе и собственных игроков, ко мне бросился, размахивая кулаками, один из тренеров киевлян – Михаил Коман. Правда, он был достаточно благоразумен, чтобы остановиться на некотором удалении от меня, так что я мог в это время подумать, для чего же понадобилась ему эта демонстрация и какого рода пример подает он сейчас своим спортсменам? Я спрашивал себя: «Неужели этому человеку, в недавнем прошлом спортсмену, а ныне тренеру, не известно, что в спорте принято поздравлять победителей и, наоборот, не полагается приносить соболезнования проигравшим, говорить им со скорбным лицом слова сочувствия, посылать утешительные венки?» Конечно, Коман все это превосходно знал. Но тогда в чем же дело? Состояние аффекта? Психологический шок? Но отчего, в таком случае, кулаки действительно не пущены в дело? Не оттого ли, что Коману необходимо было показать кому-то свою «преданность» команде, свой «патриотический» энтузиазм? Словом, мне показалось, что эта демонстрация была Команом слишком хорошо продумана.

Футбольные СТК[1], впрочем, не только футбольные, таких поступков, конечно, не регистрируют и не квалифицируют, но, судя по сигналам прессы, число их достаточно велико. И вы, надеюсь, согласитесь со мной, что между выходками тренера Команд и игрока Гершковича, хотя они разделены и временем, и расстоянием, нетрудно обнаружить прямую связь. И если спортивные судьи еще могут бороться с неэтичными проявлениями, неспортивным поведением во время состязаний – и сама чистота спортивных нравов во многом зависит от их решительности, принципиальности, – то как быть, если состязания закончились? Или еще не начинались? Если то и дело мы отмечаем попытки использовать для неспортивных приемов, то бишь контрударов по критике, раздевалки, судейские комнаты, различные совещания, а подчас и пресс-конференции, даже печать? Когда я задумываюсь над этим, в голову приходят две мысли, на первый взгляд исключающие друг друга.

«Конечно, – говорю я себе, – спортсмены из взрослых команд – не дети, не малыши, но все-таки каждый неспортивный, недостойный поступок тренера множится в них. Просто не может не множиться! Особенно, если тренер приводит команды к успехам на соревнованиях». «Костоломы»... Разве тренер не знает, что у него в команде есть таковые? Симулянт... Но можете ли вы назвать хоть один случай, когда бы тренер поставил вопрос о дисквалификации за это игрока своей команды?

С другой же стороны… Как ни огорчительны эти факты, мне кажется, что при всем их нынешнем обилии мы имеем все-таки дело не с чем иным, как детской хворью нашего спорта, чем-то вроде коклюша или «свинки» –словом, болезнями его роста, потому что, в сущности, спорт у нас, во всяком случае по сравнению с другими надстроечными категориями – наукой, литературой, искусством,– еще очень и очень юн. Имеются в виду, конечно, прежде всего его нынешние масштабы, распространение: ведь подлинно массовым, или, как мы обычно говорим, всенародным, явлением спорт (не физкультура!) стал у нас в последние полтора-два десятка лет! И не по этой ли причине последовательное применение общего закона, рассматривающего критику как движущую силу, прочно утвердившегося во всех сферах нашей общественной жизни, идет пока что в сфере спорта с трением, со скрипом? Но – идет, и это несомненно! Идет – и это главное. «Потому что ни одно человеческое достижение долго не протянет, – как справедливо писал Леонид Лиходеев, – если его каждодневно не поддерживать, не лелеять и не протирать чистой тряпочкой критики».

Конечно, можно спорить со спортивными журналистами (и любителями спорта), отмахиваться от их суждений, наносить им всякого рода «контрудары»; можно с пылающим лицом срываться со скамейки и подбегать к судьям; можно посылать в федерацию футбола протесты на забитые голы, хотя всем известно, что это как раз один из тех случаев, когда юридически даже протесты нельзя подавать. Можно... Но мне кажется, что стоит лишь один раз, но серьезно, обхватив голову руками, сесть и подумать над тем, что же это такое – Тренер, Педагог, Воспитатель Молодежи, Учитель Спорта, – и еще о том, как же это так странно получилось, что ощущение высокого своего нравственного назначения в тебе стушевалось, поблекло, отошло на какой-то очень дальний, почти невидимый план,– и от одного такого раздумья в человеке многое может произойти...

 "Литературная Россия", 01.05. 1969 г.

Администратор сайта: apiperski@mail.ru (Александр Пиперски)