ПИСЬМО ОТ ВИКТОРА НЕКРАСОВА

Около полуночи 9 апреля 1975 года в московской моей квартире зазвонил телефон, и в трубке раздался голос Бобы Б., человека веселого, остроумного, вхожего в столичные художественные и киношно-артистические клубы. С ним мы познакомились в начале 50-х годов в Киеве, где я работал собственным корреспондентом «Литературной газеты» по Украине, а он преподавал историю искусств в местном художественном институте.

В те годы при корпункте «Литературки» как бы сам собой образовался литературно-художественный «салон», который регулярно посещали «украинские русскоязычные» писатели (в том числе – Виктор Платонович Некрасов)… Непременным участником наших посиделок стал вскоре и Боба Б. Но через какое-то время в художественном институте к нему начал придираться партком, в результате чего из украинской столицы в конце концов с помощью обкома партии Бобу Б. выжили, приписав ему несуществующие идеологические ошибки. Он вернулся в Москву, и в связи с этим кем-то из его многочисленных знакомых была сочинена эпиграммка:

Чинил всегда еврей преграды

Решениям Переяславской Рады.

С Россией Киев воссоединился,

И только Боба с этим не смирился.

Судьбу его оплакивать не стану:

Его сразил обком на площади Богдана.

В Москве жизнь Бобы наладилась: он что-то где-то преподавал, писал статьи, популярные книги по искусству… И вот неожиданный полуночный телефонный звонок в моей тесной квартирке на Зубовской. Боба объясняет, что находится неподалеку от моего дома и хотел бы на минутку зайти.

…Сидим на кухне, пьем чай. Вначале Боба заводит светский разговор, потом спрашивает: «Ну, что пишут тебе из-за бугра?» Но ввиду того, что с забугорьем никакой переписки у меня еще не было, я пожал плечами и сказал, что не понимаю вопроса. После чего Боба, рассказав свежий анекдот и допив чай, отправился восвояси. Мы с женой недоумевали: для чего он приходил?

Все объяснилось утром, когда я вынул из почтового ящика – вместе со вчерашней «Вечеркой» – красивый заграничный конверт. Это было письмо от Виктора Некрасова, незадолго перед тем вытолкнутого властями на Запад. Эмиграцию, на мой взгляд, Некрасов воспринял не как потерю чего-то необыкновенно дорогого и важного, а, напротив, как счастливое приобретение этого дорогого и важного. Словом, не как беду, а как благо.

В киевской квартире Некрасова, над его тахтой, висела большая цветная карта Парижа, на которой изображен был каждый дом и сквер, каждый памятник или фонтан. А рядом с тахтою, впритык к окну, стоял письменный стол, за которым Некрасов работал. Так что стоило ему поднять глаза – и он уже мысленно бродил по парижским бульварам, улицам, площадям, набережным, паркам. Город этот (Некрасов, как известно, жил в Париже ребенком) Виктор Платонович обожал, и чувство это усилилось многократно, когда он побывал в Париже вторично, человеком немолодым, ему было тогда уже за пятьдесят.

Текст письма Некрасова привожу ниже.

22/III – 75 Birmingham

Дорогие мои Инна и Адик!

Не знаю, удивит или не удивит вас получение этого письма, но очень хотелось бы, чтоб обрадовало.

Я часто, очень даже часто вспоминаю вас и те немногие часы, которые провел у вас дома и в прогулках по сианукским и нородомским переулкам[1]. Вспоминаю все разговоры на кухне за чашечкой по-галински сделанного кофе, воспоминания и прогнозы, планы, перспективы, ближневосточные проблемы и отдельные характеристики тех или иных персонажей.

Вспоминал и в Париже, вернее под Парижем, в тишине и уюте домика наших друзей, в котором мы жили (и творили!), вспоминаю и сейчас, в городе, по-английски написанном в начале этой страницы… Здесь я закончил свое лекционное турне по англ. университетам и, хотя и валюсь с ног, но решил всех «обрадовать» (и тут же становлюсь в тупик – действительно ли так уж радую…).

В Англии я месяц, за кордоном 1/2  года… Человек я беспечный и легкомысленный, поэтому далеко не заглядываю. Проблем здесь миллион (как везде и как и ожидалось), но не во все я в силах вникнуть, а другие, мне кажется, яйца выеденного не стоят. У меня же их три. 1) Писать (и по возможности с этого жить). 2) Поглядеть свет. 3) И иметь рядом детей.

Последнее зависит, понимаете, не только от меня, а первые две с божьей помощью осуществятся. Что будет дальше, покажет время, пока же пожаловаться на отсутствие внимания и заботы не можем. И во Франции, и здесь.

Осесть решили в Париже. Стоит, блядь, мессы! (Название одной из моих будущих книг.) Квартиры пока нет, живем у друзей (хороших!), книги и вещи еще не распечатаны. Вот вернемся отсюда (а я еще на недельку-полторы в Канаду, а?) и займемся этим делом вплотную. Так и говорите всем, кто будет спрашивать, чем Вика занимается во Франции. «Ищет в Париже квартиру…» Разве можно придумать занятие заманчивее?

Здесь (во Франции) переиздали «Окопы», т. что на первое время хватило. Перед отъездом сюда сдал в изд-во свою «новую» вещь. Собственно говоря, она старая, написана более 3-х лет тому назад и благополучно пролежала 11/2 года в «Н. мире» и столько же в «Москве» (пожаловаться не могу – и те и те заплатили по 100%), а теперь дополненная и расширенная, надеюсь, к лету–осени появится на книжных прилавках Лютеции.

Вот так-то, дорогие мои.

Из Киева уезжал без всякой грусти. Горсточка, человек 10-12, провожающих, остальные … А прожил я в Киеве все же 60 с гаком. И жителей в нем 11/2 миллиона… Общий наш друг года два уж как не общался. Так, на люду, «привет-привет». Жаль…

Ну, будьте.

Пишите по адресу: 12, Rue Ciceri

Marlotte (77) France

Мне

Целую В.

«Из Киева уезжал без всякой грусти» – одна эта фраза рисует картину более сложную, на мой взгляд, нежели та, что создана многочисленными авторами воспоминаний о Некрасове, которые утверждают, будто Виктор Платонович был по-настоящему влюблен в родной город. Между тем Некрасов стремился навсегда покинуть Киев еще в молодости, когда вначале сделал попытку поступить в  студию МХАТа, а потом (по окончании архитектурного факультета киевского инженерно-строительного института) предпочел стабильной профессии архитектора беспокойную судьбу актера передвижного театра, в связи с чем и уехал в Ростов-на-Дону. После войны, как только Некрасов стал писателем и в кармане у него завелись свободные деньги, он при первой же возможности улепетывал из родного города в Москву, где приятелей у него, кстати сказать, было несоизмеримо больше, чем в тихом сиренево-каштановом Киеве. Кто-нибудь скажет, правда, что уже в 1947 году, получив Сталинскую премию за повесть «В окопах Сталинграда», Некрасов мог свободно перебраться в Москву. Верно. Но когда я завел с ним на эту тему разговор, он со свойственной ему прямотой сказал: «Да ведь здесь я первый парень на деревне!». Действительно, большей знаменитости в Киеве не было.

Некрасов же был не только писателем, но и, как говорится, актером в жизни, то есть не мыслил себя без публичности, как актеры не мыслят себя без сцены и зрителей. Проще сказать, Некрасов не мог обходиться без постоянного узнавания его – куда бы он в Киеве ни направлялся. А в многомиллионной запруженной людьми Москве – неделями ходил по центральным улицам и никто его здесь не узнавал, как не узнавали, скажем, Твардовского, Эренбурга или Паустовского.

А в Киеве: «Виктор Платонович, здравствуйте!», «Вика, привет!», «Старик, кого я вижу!», «Отец родной, по стаканчику, а?». И он всем улыбался, и говорил приятные вещи, и надписывал книги, и восседал во главе любого пиршества, причем в гости неизменно брал свою и в самом деле замечательную маму Зинаиду Николаевну.

Но едва Некрасов стал даже не диссидентом еще, а «диссидентом на четверть» или «полудиссидентом», как его перестали узнавать на улицах, приглашать в гости, приходить к нему. Кроме трех-четырех человек, в основном старых женщин да еще закрепленных за ним (и не прятавшихся даже) нескольких стукачей, постоянного общения у Некрасова в Киеве больше ни с кем уже не было…

Нынче в Киеве одно за другим публикуются воспоминания о Викторе Некрасове тех людей, которые в пору его диссидентства, завидев писателя на Крещатике, ныряли в первую же подворотню, чтобы только с ним не поздороваться. Впрочем, надо признать, что Киев тогда был город свирепый – там с независимыми людьми КГБ не шутил.

Любил ли Виктор Платонович родной город? Я думаю, что его отношение к Киеву было в последний период примерно таким же, как в свое время у его земляка – Михаила Афанасьевича Булгакова. Булгаков восхищался царственной красотой Киева, но, говоря в очерке «Киев-город» о тамошних науке, литературе и искусстве, формулировал кратко: «Нет»…

…Прочтя письмо, я позвонил Бобе Б. и, сообщив про наше обыкновение вынимать из почтового ящика «Вечерку» вместе с утренними газетами, спросил, что именно его интересовало вчера: содержание полученного нами письма или канал, по каковому Некрасову будет отправлен ответ? Не промолвив ни слова, Боба положил трубку. А буквально через несколько дней мы совершенно случайно столкнулись с ним на узеньком арбатском тротуаре лицом к лицу. Боба Б. определенно растерялся и сказал: «Ответ Виктору Платоновичу можешь передать через меня, но только не пиши в нем ничего такого…» Я сказал: «Спасибо, не надо, я могу и сам отнести свое письмо на Лубянку». С тех пор больше мы с Бобой Б. не виделись. Весточки же от Некрасова я получал «из-за бугра» неоднократно.

 "Столица", № 23, 1994 г.

Администратор сайта: apiperski@mail.ru (Александр Пиперски)