ИГРОК НА ВСЕ ВРЕМЕНА

Кажется, только вчера я диктовал со стадиона свой первый футбольный отчет, а между тем прогудело почти полвека с тех пор! Да, почти полвека, хотя, конечно, любовь к футболу пробудилась во мне еще в детстве. Лет с десяти брали меня в свои команды на дворовых площадках ребята постарше, ставили в «гол» или в беки. То было время, когда городская детвора увлекалась, как правило, несколькими видами спорта сразу. Вот и я не только гонял мяч во дворах, но еще посещал секцию плавания и водного поло Дворца пионеров, обучался игре в волейбол. И лет в двенадцать обнаружил не без огорчения, что иные мои погодки, принятые в дворовые футбольные компании позже, чем я, и мяч водят ловчее, и по воротам бьют прицельней, да и пасуют куда хитрее меня.

Своими наблюдениями я поделился с отчимом (который поощрял мои спортивные пристрастия) и неделей спустя был принят – подумать только! – в детскую футбольную секцию при киевском «Динамо», самую престижную в городе. Вернее, устроил меня туда сослуживец отчима, который воспользовался таким образом своем дружбой со знаменитейшим голкипером Антоном Идзковским, вратарем сборной СССР В противном случае, разумеется, меня бы в динамовскую секцию ни за что не взяли, поскольку там все ребята играли в футбол гораздо сильнее, чем я. Поначалу мы с отчимом думали, что все дело – в упражнении. Тренироваться же я умел. Ведь в плавании, например, без упорнейших занятий ничего не добьешься, а мне принадлежал как раз в моем возрастном разряде городской рекорд на дистанции в двадцать пять метров вольным стилем! И вот, чтобы всенепременно достичь сравнимого успеха и в футболе (где меня определили в хавбеки), я забросил постепенно плавание, водное поло, волейбол, а также перестал читать книги и ходить в кино. Теперь по утрам, до школы, я бегал кроссы (благо жил в двух шагах от Ботанического сада), а после школы не расставался с футбольным мячом до темноты, играя на «диких» площадках и тренируясь в секции. Потом начал пропускать уроки, И появилась выносливость, кое-какая техника, умение жонглировать мячом. Однако же, превратившись довольно скоро в школе из отличника в троечника, я и в футболе почему-то все больше и больше отставал от своих динамовских сверстников.

Тогда-то и стало приходить ко мне горькое сознание того, что хорошим пловцом, ватерполистом и волейболистом стать в конце концов можно, а вот настоящим футболистом надо родиться! И чем дальше, тем больше я убеждался в этом. В детскую секцию часто приглашали известных всей стране динамовских асов, прося их поделиться своими суждениями о проблемах игры или продемонстрировать технические новинки. С особым нетерпением ожидали мы приходов Константина Шегоцкого. Сегодня, ручаюсь, это имя ничего не говорит девяноста девяти процентам любителей футбола. А тогда оно гремело! В Киев Шегоцкий переехав из Москвы – и сколько же слухов ходило о причинах этого переезда!

Ранней весной 1931 года, в преддверии розыгрыша первенства СССР, выступать в котором должны были сборные городов, обсуждались в Москве две кандидатуры на место центрального нападающего: Петра Исакова, которому шел тридцать второй год и которого москвичи как непревзойденного тактика именовали «профессором», и двадцатилетнего необычайно одаренного Константина Шегоцкого, который блестяще проявил себя в играх молодежной и второй сборной столицы. Выбор, конечно, пал на Исакова, в связи с чем обиженный Шегоцкий заявил громогласно, что Исакова-де протащили в первую сборную дружки-приятели.

Но команда Москвы – с Исаковым во главе – в 1931 году выиграла первенство Союза! Вместе с тем победа в финальном матче (со сборной Ленинграда) далась ей с колоссальным трудом. А Шегоцкий, наблюдая за игрой с трибуны, говорил соседям (которые были все люди из мира футбола), что, находись сейчас на поле он, а не Исаков, нападение москвичей действовало бы много эффективней. В результате Шегоцкому и в 1932 году места в сборной столицы, которая готовилась к главному соревнованию сезона, традиционному матчу трех городов (Москвы, Ленинграда и Харькова), снова не нашлось. А когда обещанного ими первого места футболисты столицы в этих состязаниях не заняли и притом проиграли матч с ленинградцами, Шегоцкий заявил, что в Москве играть больше не желает, и отбыл в Киев, где стал вскоре и центрфорвардом сборной СССР, да еще каким: журналисты «Известий» называли его «нарком футбола»!

Вернуться в Москву уговаривали Шегоцкого многократно, причем на самых выгодных условиях. Но лишь один-единственный раз он согласился выступить в 1937 году за «Спартак» в матче против сборной Басконии. И дирижируя игрой нападения, показал высочайший класс. В июле 1938 года Шегоцкому вручили в Кремле орден «Знак Почета», которым правительство наградило его за успехи в футболе, а месяц спустя, в августе, после матча «Динамо» (Киев) – «Динамо» (Ленинград), к нему подошли двое, представились сотрудниками украинского наркомата внутренних дел и сказали, что его приглашают на прием.

На следующий день, в местной Лубянке, Шегоцкому объявили, что он арестован, как вражеский шпион. Требуя от него признаний в том, что он – матерый резидент польской разведки, завербовавший многих киевлян, следователи, сменяя друг друга, избивали Шегоцкого, лишали его сна по нескольку суток, бросали раздетым в холодную камеру. И все же он не дал своим мучителям столь желанных для тех показаний – ни против самого себя, ни против кого-либо другого.

Спустя пятнадцать месяцев, в тот недолгий промежуток времени после падения Ежова, когда кое-кого освободили, на волю был выпущен и Шегоцкий. На него было страшно смотреть. В добавление ко всему он узнал от первого же встреченного им на улице знакомого, что спустя несколько дней после того, как Шегоцкого арестовали, от него отреклась, как от врага народа, жена. Идти домой, жить (пусть и не очень долго – до размена жилплощади) с бывшей женой в одной комнате Шегоцкий посчитал невозможным. А поскольку иной крыши над головой в Киеве у него не было, он в тот же день уехал в Москву, к матери.

Здесь Шегоцкого нашел председатель общества «Спартак» Николай Старостин. Привез деньги, обещал помочь в получении жилья, а как только Шегоцкий окрепнет – и с устройством на тренерскую работу.

Денег Шегоцкий не взял, материально его уже выручил брат. А тут своих гонцов прислал Киев: Шегоцкого ждала там комната, путевка в санаторий, общество «Динамо» интересовалось также, какую должность он хотел бы занять по выздоровлении. И он вернулся в Киев.

Ранней весной 1940 года тренер киевского «Динамо» Михаил Печеный получил телеграмму из Сочи (где Шегоцкий проходил курс мацестинских ванн), о содержании которой немедленно узнал весь футбольный Киев. Шегоцкий сообщал, что чувствует себя способным тренироваться полноценно, отчего и готов прибыть на предсезонный сбор динамовцев. Печеный тотчас послал в ответ «молнию»: «Костенька счастливы команда ждет своего капитана». И, как ни трудно в это поверить, Шегоцкий, который несколько месяцев назад еле переставлял ноги и которому стукнуло уже тридцать, на предсезонном сборе ни в чем не отставал физически от товарищей. А уж о том, как он играл, свидетельствуют газетные отчеты. Сезон 1940 года по ряду причин сложился для киевского «Динамо» не лучшим образом. Команда заняла в чемпионате страны восьмое место, но игру ее капитана и центрфорварда не подвергли ни разу критике даже самые придирчивые рецензенты.

В 1941 году, когда грянула война, киевская команда была распущена. Ее тренер Михаил Бутусов сразу уехал домой, в Ленинград. Вчерашний капитан «Динамо» Шегоцкий, воспользовавшись тем, что врачи в военкомате дали ему, ввиду нервной болезни, которая поразила кожу тела, месячную отсрочку, бегал по инстанциям, объясняя, что в Москве, Ленинграде, Тбилиси решили сохранить лучшие команды страны. В киевском же «Динамо» был собран буквально весь цвет украинского футбола плюс несколько отличных игроков из России. В ЦК Компартии Украины, в Совнаркоме республики, в НКВД Шегоцкого выслушивали, обещали принять меры для сохранения игроков киевского «Динамо» и затем палец о палец не ударяли.

И тогда Шегоцкий стал обращаться к менее влиятельным болельщикам и с их помощью пристраивал футболистов «Динамо» в военизированную пожарную охрану (где уже служил сам – инструктором военно-физической подготовки), в милицию, в цеха заводов, работавших для фронта, который приблизился к городу вплотную. Трагическое окружение Киева, оставленного внезапно в сентябре 1941 года нашими без боя, застало Шегоцкого в городе, который быстро заполнили немецкие войска. Некоторые из динамовских футболистов остались, как известно, в оккупации, иные решили на свой страх и риск пробиваться на восток.

Шегоцкий шел из окружения шестьдесят семь дней. Изголодавшийся, полуживой, обросший бородой, он попал наконец к своим под Ростовом. В армейском особом отделе Шегоцкого начали было строго допрашивать. Но когда он, надорвав подкладку пальто, показал орден, ему принесли чаю, дали папиросы.

Между прочим, Шегоцкий (он умер в 1989 году) не был мастером спорта. Когда это звание присвоили всем товарищам по команде, он находился в тюрьме, а сам впоследствии его не добивался. Хлопотала о том, правда, время от времени киевская футбольная общественность, но в Москве от таких просьб отмахивались. Для Москвы Шегоцкий как бы не существовал. Но в украинской столице он был и любим, и всячески почитаем. Подобно его былому антиподу Исакову, Шегоцкого в Киеве также называли профессором, здесь вышли в 1972 году (а недавно были переизданы) его мемуары, – лучшая, на мой взгляд, из выпущенных в Киеве книг воспоминаний о футболе и футболистах.

Позволю себе, однако, вернуться к встречам Шегоцкого с юными динамовцами, участником которых был я сам. Начинались они с разбора особенностей игры какого-нибудь известного мастера. Шегоцкий предлагал нам на выбор кандидатуры нескольких футболистов, причем все они отвечали двум критериям; во-первых, это были действующие игроки, во-вторых, – безусловные любимцы публики. «Если вам скажут о футболисте: «Вообще-то он в глаза не бросается, но в действительности игрок очень ценный, – услышали мы как-то от Шегоцкого, – не верьте! Ведь футбол – это тот же театр, а в театре незаметный актер кому нужен? Незаметным в театре должен быть суфлер. А на футбольном поле – только судья!»

«Что такое хороший футболист? – вопрошал Шегоцкий и отвечал: – Это прежде всего – прирожденный имитатор». «Абраша! – поднимал он со скамейки нашего лучшего форварда Лермана (тот стал через десяток лет игроком основного состава «Динамо»), – а ну-ка покажи нам (Шегоцкий задумывался), покажи нам, пожалуйста, дриблинг Виктора Шиловского![1] Так, верно! Молодец! А изобразить коронный финт Макарчика[2] можешь? Под правую ногу защитника!». «Не могу, Константин Васильевич!». «Почему же?». «Пробовал как-то, не получается».

Тут-то и начиналось самое интересное. Хоть Шегоцкий был едва ли не первый в городе франт и одевался всегда по последней европейской моде, это не мешало ему (в описываемой ситуации) вмиг разоблачиться до трусов, надеть быстренько на белоснежные шелковые носки чьи-то услужливо поданные ему бутсы (сорок первого размера), чтобы продемонстрировать обводку Гончаренко; затем – по нашим уже заказам – «приваловский» (то есть харьковчанина Ивана Привалова, полузащитника сборной СССР) прием мяча на грудь, с пробросом его себе же на ход; элегантные способы остановки мяча днепропетровского центрфорварда Петра Лайке и т.д. и т.п., пока, наконец, он не переходил к главному: показу собственных вариаций подрезки мяча «шведкой» (внешней стороной подъема). «Кто не умеет пасовать «шведкой», – строго говорил Шегоцкий, – тому нечего сегодня делать в футболе!».

Именно Шегоцкий открыл для нас, юных киевских динамовцев» Григория Федотова, когда в газетах нельзя было еще найти о нем и единой строчки. Между тем к характеристике игры восемнадцатилетнего Федотова, которую дал тогда Шегоцкий, и многие годы спустя нечего было прибавить. «Такого футболиста у нас никогда еще не было!» – сообщил Шегоцкий, возвратившись весной 1934 года с юга, где киевское «Динамо» встретилось в одном из тренировочных матчей с московской командой «Серп и молот».

«Когда этот паренек включал свою «четвертую скорость», – рассказывал наш кумир, – настичь его было невозможно, он уходил вперед от своего визави, как глиссер от весельной лодки!». Во всех подробностях поведал Шегоцкий, каким образом Федотов, игравший в «Серпе и молоте» на левом краю, забил динамовцам гол в первом тайме. Срезав на быстром ходу угол от боковой линии к границе штрафной площадки, он с такой силой послал с лета мяч в дальнюю «девятку», что Идзковский в воротах даже головы повернуть не успел!

«Вначале я подумал, что новичку просто повезло, – продолжал Шегоцкий, – а он дважды еще точно так же пробил: с лета, очень сильно, по диагонали и в дальний верхний угол!». «Может быть, покажете, Константин Васильевич?» – попросил кто-то из нас. «Ха-ха-ха! – засмеялся Шегоцкий. – Как он это делает, я, в общем, знаю, разобрал даже по элементам, да вот только собрать их никак не могу!». Лерман недоверчиво спросил: «Что ж, он – играет лучше вас, Константин Васильевич?». «Лучше, Абраша, лучше,– уже не смеясь, сказал Шегоцкий. – Так что запомните, ребята: Федотов – это игрок на все времена! Как Петр Дементьев, понимаете?», И мы сразу все поняли, ибо дементьевские финты, дриблинг, а равно и «возникавшие из ничего» стопроцентно голевые передачи повторить не мог никто.

В 60-е годы, когда в киевской команде «Динамо» играл на левом краю Валерий Лобановский, телекомментаторы не уставали напоминать, что его знаменитый корнер совершенно уникален. И правда – всякий раз, когда Лобановский устремлялся к мячу, стадион замирал. История разработки этого удара связана с судьбой Лобановского-игрока. Еще школьником он обратил на себя внимание тренера юношеской сборной СССР Георгия Глазкова и по этой причине получил дома место в динамовском дубле. Но в конце того же сезона был извещен, что в дальнейших его услугах клуб не нуждается.

Поставив крест на футболе, юноша приналег на учебу в политехническом институте. Серебряный медалист средней школы (а по свидетельству учителей, он мог бы стать и золотым медалистом, если бы не футбол), Лобановский и в вузе завоевал вскоре репутацию одного из наиболее серьезных студентов второго курса. Как вдруг появившийся в Киеве на одном из матчей динамовского дубля Глазков поинтересовался у тренера этой команды: «А рыжий-то куда девался? Травмирован, что ли?». «Какой рыжий?» – словно не понимая, о ком идет речь, спросил тренер. «Какой, какой! – рассердился Глазков, который формировал как раз очередную юниорскую команду СССР. – Лобановский Валера, центрфорвард!».

И наставнику киевских дублеров пришлось сознаться, что Лобановского они еще в прошлом году отчислили. «Отчислили!» – ахнул Глазков и потребовал, чтобы «рыжего» срочно нашли и доставили к нему. Месяц спустя Лобановский играл за юниорскую сборную, после чего у Глазкова состоялся «мужской разговор» со старшим тренером киевского «Динамо» Олегом Ошенковым. Так Лобановский и стал центральным нападающим во «взрослой» киевской команде «Динамо» и во «взрослой» сборной СССР.

Мне приходилось уже рассказывать, что держали Лобановского в центрфорвардах киевского «Динамо» недолго, что сменивший Ошенкова на посту старшего тренера Вячеслав Соловьев вынужден был из-за интриг в команде переместить «рыжего» на левый фланг нападения и что Лобановский разработал свой корнер чуть ли не математически, видя в нем одно из средств закрепиться на новой позиции. Существует, правда, другая версия (о ней поведано Леонидом Горяновым в посвященной Соловьеву панегирической статье «Дирижер олимпийского оркестра»), согласно которой придумал означенный «дальний навесной крученый удар» и «предложил разучить» его «левому крайнему Лобановскому» именно Соловьев[3].

Вообще же, по идее, это был вариант «сухого листа» в исполнении бразильца Диди, с той лишь разницей, что Диди наносил резаный удар по мячу, который находился перед воротами, а Лобановский закручивал его с лицевой линии. Впрочем, имелось еще и техническое отличие. Диди выполнял свои знаменитые штрафные удары после разбега неторопливого и короткого, метров в пять максимум, а Лобановский с силой бил по мячу в результате мощного, не менее чем десятиметрового ускорения.

В те времена было модным «внедрение передового опыта», и Лобановский объяснял то и дело, по просьбе различных спортивных изданий, технологию своего удара. Публиковались схемы пропагандируемого углового и даже стенограммы бесед с Лобановским, однако годы шли, а последователи у него почему-то не появлялись. И вот однажды на тренировочной базе московского «Торпедо» возник между игроками спор о корнере Лобановского. Кто-то назвал его неповторимым. «Да почему же он неповторимый?» – удивился Стрельцов и, взяв мяч, отправился в левый угол поля. «Эдик! – крикнули ему, когда он аккуратно установил мяч у флажка. – Лобан на дальнюю крутит!». «Помню», – сказал Стрельцов, отошел от мяча шагов на семь-восемь, разбежался и ударил. Кожаный шар полетел по дуге, затем на мгновенье как бы завис над дальней штангой и «сухим листом» спланировал рядом с нею в пустые ворота!

Об этой истории я рассказываю, конечно, не первый, но в футбольном фольклоре она и поныне живуча по той причине, что Стрельцов никогда – до того случая! – угловые ни в «Торпедо», ни в сборной СССР не подавал. Михаил Гершкович недавно объяснил мне это тем, что Стрельцов принципиально не посылал мяч туда, где партнерам нужно было еще за него побороться. Валентин Иванов в своей книге «Центральный круг» рассказывал: «Помню, стремился выйти на свободное место, открыться именно в тот момент, когда кто-либо из товарищей посылал мяч Эдуарду. Если мне удавалось опередить соперника, то за дальнейшее развитие атаки можно было ручаться. Одним касанием мяча Стрельцов придавал ему нужное направление и скорость полета и выкладывал, как на блюдечке, мне в ноги».

В конце июля 1963 года мне позвонил в Киев заместитель редактора отдела футбола «Советского спорта» Александр Вит (в ту пору я был заведующим украинским корпунктом этой газеты) и спросил, не хотелось ли бы мне съездить на недельку в Одессу, чтобы передать оттуда отчет о матче сборной клубов Москвы (а фактически – сборной СССР) с олимпийской командой Японии? Вопрос показался мне странным. Во-первых, почему на недельку, если требовался отчет об одном-единственном матче? Во-вторых, сколько-нибудь серьезной борьбы в нем быть не могло, а в «Советском спорте» для соревнований подобного рода отводилось обычно несколько строк сугубо статистической информации. Отчего я и ответил Виту, что справиться с этим заданием сможет в Одессе любой начинающий местный журналист. Но Вит засмеялся и сказал, что матч с японцами состоится 31 июля, а 25-го в Одессу прилетит, чтобы сыграть в тот же день товарищескую встречу с «Черноморцем», московское «Торпедо». В составе же последнего впервые после пятилетнего перерыва выступит Стрельцов!

Это, конечно, меняло дело, хотя я поначалу и не усек, почему Виту захотелось, чтобы в Одессу съездил заведующий украинским корпунктом. Причем съездил только для того, чтобы затем поделиться с ним, Витом, впечатлениями устно, ибо ни одно печатное издание столицы отчет об этом матче (и особенно об участии в нем Стрельцова) ни за что не поместило бы! Ведь когда Стрельцова, наконец, выпустили из лагеря, было понятно, что его возвращение в большую футбольную игру, если он сам будет на то физически и психологически способен, неминуемо наткнется на бесчисленные препятствия, которые воздвигнут перестраховщики и демагоги[4].

Но почему же не мог полететь в Одессу сам Александр Вит? Или другой сотрудник отдела футбола «Советского спорта»? Скажем, Алексей Леонтьев или Олег Кучеренко? В ту пору редактором отдела футбола, то есть начальником Вита, Леонтьева и Кучеренко, являлся Мартын Мержанов. Он же редактировал и еженедельник «Футбол». Мержанов был типичный номенклатурный журналист и к тому же «человек аппарата». «Без устали Мержанов мог восхищаться тем, как глубоко знает футбол И. Зубков, тогдашний заведующий сектором спорта ЦК КПСС, – вспоминает работавший в ту пору в редакции «Футбола» Владимир Пахомов. – Благодаря всем этим кураторам, наставникам Мержанов процветал... Редактор «Футбола» не скрывал своего близкого знакомства с Л. Ильичевым, который в 1958– 1965 гг. возглавлял отдел пропаганды ЦК КПСС, одновременно с 1961 года являясь секретарем ЦК партии... Мержанов любил повторять, что Ильичев, как и он, болел за «Спартак»[5].

А поскольку за «Спартак» болело по традиции не только руководство ЦК КПСС и МГК КПСС, но и множество более мелких партийных функционеров, невольно вспоминается, как Мержанов, посмеиваясь, говорил, что в отчизне нашей все любители футбола делятся на две категории – спартаковцев и негодяев. «Когда же Ильичева лишили высокой партийной должности, – продолжает Пахомов, – Мержанов не осиротел, наладив прочные отношения с ответственным работником ЦК КПСС Ф. Муликовым. Однажды читатели «Футбола» познакомились с заметкой, в которой рассказывалось, как Федор Иванович в молодости играл в футбол»[6]. Между тем именно вся троица – Ильичев, Зубков и Муликов, используя свое положение в директивных органах, добивалась строжайшего наказания Стрельцова. Вот и Мержанов при каждом удобном случае демонстрировал свою неприязнь к Стрельцову, уверяя всех, что тот – обычный, заурядный футболист.

Словом, Мержанов ни в коем случае не разрешил бы ни одному из своих подчиненных поехать в командировку в Одессу, чтобы посмотреть, как играет Стрельцов после пяти лет выпавших на его долю страданий. Я же как заведующий украинским корпунктом «Советского спорта» был от Мержанова абсолютно независим. К тому же у корпункта имелся свой фонд командировочных средств. Так я и стал свидетелем события, забыть которое невозможно!

Я зашел к торпедовцам в раздевалку и, когда увидел Стрельцова, с которым был хорошо знаком, у меня кольнуло в сердце. Я знал, что он был невиновен в том, что инкриминировал ему в 1958 году прокурор. Судебное заседание, как водится при слушании дел об изнасиловании, было закрытым, но я в числе других находился в здании суда. Из зала в коридор выходили свидетели, поочередно выскакивали покурить конвойные. Казалось, пройдут еще два-три часа, и сюда же выйдет оправданный Эдик, и все развеется, как несусветная морока. И вдруг (при объявлении приговора в зал суда впустили всех) – двенадцать лет лагерей!

...В Одессе, в раздевалке «Торпедо», сидел, зашнуровывая бутсы, уже не юноша с открытым светлым нежным лицом и симпатичным русым коком над высоким лбом, а грузноватый, сильно лысеющий молодой мужчина. У юноши были красивые длинные сильные ноги, теперь же ноги Стрельцова напоминали колонны. Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня и несколько напряженно поздоровался. Я сказал: «Эдик, все будет хорошо!». Он ответил: «Я надеюсь». В футбольной раздевалке говорить много не принято. Мы условились побеседовать в автобусе – торпедовцы после матча улетали в Москву вечерним рейсом. Ужинали футболисты, практически всухомятку, уже в самолете. Стрельцов, рассказывали мне, есть не мог.

Спустя три дня в Одессу прибыла для встречи с командой Японии сборная клубов Москвы во главе с Константином Бесковым. «Черноморец» предоставил сборной свою уютнейшую базу у моря в Аркадии. Я сразу же поехал туда повидаться с Бесковым. Он сидел в саду на скамье и что-то весело рассказывал своим помощникам Николаю Гуляеву и Василию Трофимову. Неподалеку в тени под деревом расположились Лев Яшин и Анатолий Крутиков. В глубине сада, за столиком, происходил шахматный блицтурнир. Соревнующихся окружили наблюдатели. Я сказал очень громко, чтобы слышали все: «Стрельцов в Одессе сыграл потрясающе!». На меня посмотрели с удивлением, поскольку знали: Стрельцову играть еще не разрешено. Но это – в Москве. А вдали от центральной футбольной власти, в вольном городе Одессе, игру Стрельцова видеть хотели – и увидели!

Собственно говоря, автозаводцев и приглашали-то на сей раз в Одессу только на этом условии. Руководители ЗИЛа, к которым торпедовские тренеры обратились за санкцией, сказали: «Под вашу ответственность! Мы ничего не знали, ничего не слышали». Тренерам же хотелось помочь Стрельцову помимо прочего и материально, ведь игра в Одессе намечалась не просто товарищеская, но еще и с денежным уклоном. Принимающая сторона в таких случаях возмещает гостям дорожные расходы, траты на питание и выплачивает – независимо от исхода встречи – довольно крупный гонорар (причем безо всяких расписок).

О том, что одесская публика имеет возможность увидеть 25 июля 1963 года игру Эдуарда Стрельцова, местное радио сообщало в тот день несколько раз. «И свыше сорока тысяч зрителей, пришедших на стадион, не ошиблись в своих надеждах, – писала газета «Черноморская коммуна». – На 12-й минуте счет был 2:0 в пользу гостей. Центрфорвард «Торпедо» Э. Стрельцов дважды заставил голкипера «Черноморца» Б. Разинского вынуть мяч из сетки. Первый гол Стрельцов забил со штрафного, а второй мяч направил в ворота ударом с хода – столь же сильным, сколь и неотразимым».

«Первый гол Стрельцов забил со штрафного...». Это волшебство мне не забыть никогда. Мяч был положен примерно метрах в восемнадцати от ворот и почти прямо против них. Одесситы выстроили стенку, прикрывая левую от голкипера сторону. Арбитр, как обычно, суетился, делая вид, что намерен отодвинуть игроков на положенные девять метров. В конце концов метрах в пяти от мяча стенка пятиться перестала. Стрельцов разбежался и ударил. После чего мяч исчез из поля зрения. Где же он? Судья побежал к воротам. И тут, наконец, все увидели мяч. Он лежал в боковой сетке левой от вратаря стойки. Но ведь мяч над стенкой не пролетал! Значит, он каким-то образом ее обогнул – сбоку, низом? Ах, так вот почему и московские, и одесские игроки, когда мяч был вынут из сетки, буквально облепили Эдика...

Я видел тысячи забитых мячей, сотни из них описывал в отчетах подробно, но этот гол поражает воображение и поныне. После матча, в автобусе, прошу Стрельцова объяснить мне происшедшее. Его рассказ я записал по возвращении в гостиницу, и этот текст привожу далее дословно: «Одесситы, говорит Стрельцов, стенку выстроили неважно, поскольку дальний от вратаря угол был не совсем прикрыт. Я подумал, – говорит он, – бить надо туда прямо, с подъема, а главное – быстро, как только судья отойдет. И уже стал разбегаться, когда стенка сдвинулась и закрыла стойку: видно, Разинский подсказал. Словом, шансов никаких, но не останавливаться же! Вот на ходу и решил резать по самому краю мяча и как можно сильнее, да стопу «навалить» покруче[7]. Ну и еще, наверное, подфартило: может быть, стенку они все-таки чуть-чуть не дотянули».

Так что ежели корнер Лобановского был вначале тщательно расчислен то ли тренером Соловьевым, то ли самим Лобановским, и последний поддерживал завидную стабильность своего фирменного углового неустанными репетициями, то спонтанное исполнение этого же трюка Стрельцовым и его действительно неповторимый «одесский» штрафной удар являлись чистой импровизацией, то есть высшей формой футбольного творчества!. Не зря же Федотов в известном своем разговоре со Стрельцовым сказал: «Я играл, но уж как ты, Эдик, играешь!..».

Время от времени в спортивной прессе раздается вечный вопрос: интересно, как выглядели бы сегодня на футбольном поле все те, кто блистал на нем лет двадцать или тридцать назад? Любопытствуют чаще всего юные читатели, но порою даже, – когда берут интервью у специалистов, – и сами сотрудники спортивных изданий. Ответ же формулируется в том духе, что лучшие игроки былых генераций не обладали, к сожалению, тем, что ныне называют быстрой техникой, а кроме того – не выдержали бы теперешних физических нагрузок.

Да, конечно, футбол теперь иной, чем двадцать и тем более тридцать лет назад. Тотальный. Ультраскоростной. Каждый в атаке, каждый в обороне! И все-таки я убежден, что игрою Петра Дементьева, будь он сейчас молод, публика и специалисты футбола восхищались бы так же, как это наблюдалось в тридцатые годы. И то же самое, уверен, можно сказать» о Григории Федотове, Всеволоде Боброве, Эдуарде Стрельцове, не говоря уж о Пеле. Ведь каждого из них «сторожили», «держали», «не пущали» два игрока, как минимум, а одного из таковых посылали нередко на поле исключительно с целью «размена», то есть действий по принципу: «нет меня – нет и моего подопечного». Увы, персональных опекунов этого типа и вправду на площадке видно не было, а вот их подопечные, как правило, разыгрывались вовсю! Вспоминаю шутку Шегоцкого, который, узнав, что, согласно планам тренеров сборной СССР, один наш популярный полузащитник должен на чемпионате мира «выключить» Пеле, сказал, что полузащитник этот сможет там выключить только свет.

Кстати, и Шегоцкий (хоть его нельзя поставить в один ряд с «игроками на все времена» Петром Дементьевым, Федотовым, Бобровым и Стрельцовым) сегодня бы тоже ни одному из ведущих наших клубов игры не испортил. А если желательно вам представить себе «профессора» Шегоцкого на зеленом поле, достаточно вспомнить игру Федора Черенкова: ее изящество, пластичность, непредсказуемость черенковских перемещений, остроумие его передач, неожиданность ударов по воротам. Да и роста Шегоцкий был такого же, что и Черенков, и комплекции той же – ни унции лишнего веса. Не испортили бы никому игры сегодня, я полагаю, и Михаил Якушин, Борис Пайчадзе, Константин Бесков, будь они, разумеется, сейчас молоды. В 1985 году тренер «Спартака» Бескова попросила охарактеризовать Якушина-футболиста. «Юрий Гаврилов вам нравится? – спросил он. – Примерно так играл в тридцатые годы Якушин, только лучше».

Читатель, видимо, обратил внимание на то, что мною включены в этот короткий список,– от Петра Дементьева до Константина Бескова, – только нападающие, причем смежных квалификаций: центрфорварды да инсайды. И не просто центрфорварды да инсайды, но лишь те из них, кто полвека назад, по собственной инициативе отвергнув строгую систему коридоров (по которым, в соответствии с канонами дубль-ве, надлежало курсировать форвардам), активно перемещались по всему полю, как это свойственно ныне нападающим тотального футбола.

Позже (то есть в начале сороковых годов), когда вслед за первыми «блуждающими форвардами» стали рейдировать, меняясь местами, другие нападающие, тактику эту – ее отцом был тренер московского «Динамо» Борис Аркадьев – пресса назвала «хорошо организованным беспорядком». И в самом деле, левый крайний московских динамовцев Сергей Ильин забил в 1940 году большинстве своих мячей, оказавшись на месте центрального нападающего, правый крайний Михаил Семичастный – с позиции левого инсайда, а центрфорвард Сергей Соловьев – с правого и левого краев. Во второй половине сороковых годов Аркадьев, будучи тренером команды ЦДКА, разработал и применил неведомую дотоле европейскому футболу систему постоянного подключения защитников к нападению. Недалеко время, считал он, когда десять футболистов будут атаковать и десять – защищаться. Иными словами, у сегодняшнего тотального футбола – российские корни.

Кто-нибудь усмехнется и ехидно подумает: «Россия – родина слонов!», но факты состоят в данном случае в том, что будущий тренер «Аякса» Стефан Ковач, почитающийся родоначальником тотального футбола, являлся в свое время слушателем московского семинара тренеров, на котором Аркадьев читал курс по тактике, где и выдвинул идеи (что зафиксировано документально), ставшие фундаментом тотального футбола.

В сборнике «Борис Аркадьев», выпущенном в 1988 году в Москве и состоящем из статей Аркадьева и воспоминаний о нем, бывший редактор еженедельника «Футбол–Хоккей» Лев Филатов рассказал такую историю. В «Футболе–Хоккее» поместили как-то перевод статьи Ковача, в которой излагались его суждения о проблемах тактики. Аркадьев, познакомившись с этой публикацией, позвонил редактору еженедельника и, напомнив ему о семинаре тренеров, который состоялся четыре года назад в Москве, заметил, что многое в статье Ковача нельзя «назвать иначе как заимствованием». «Впрочем, я не удивляюсь: мы всегда отличались транжирством идей, – сказал Аркадьев. – А за Ковача рад. Хорошо вел конспект, не зря наведывался. Насколько могу судить, дельный тренер, команду свою ведет толково...».

Однако же я снова отвлекся, а мне, признаюсь, хочется поместить в свой список – от Петра Дементьева до Константина Бескова – еще и Александра Севидова, о семидесятилетии которого недавно сообщила спортивная пресса. Отмечался юбилей, как это у нас принято, в ресторации. Не раз я участвовал в подобных застольях, и все они в начальной своей фазе походили на футбольные симпозиумы. Например, прежде чем провозгласить здравицу в честь отца, Юрий Севидов кратко проанализировал его тренерскую деятельность, показав, что юбиляр всегда в курсе новейших тактических и методических веяний: недаром ведь его постоянно приглашают консультировать то одну, то другую команду. Валерий Газзаев предварил свой тост перечислением того, чему он научился у Александра Александровича как тренер. Писатель Валерий Винокуров говорил, помнится, об умении Севидова извлекать максимум возможного из достоинств своих игроков, что всегда было и останется главным секретом тренерских успехов.

Но все трое не сказали ничего об Александре Севидове – игроке. Может быть, по той причине, что тогда, когда центрфорвард московских команд «Крылья Советов» и «Торпедо» Александр Севидов вколачивал мячи в ворота соперников, его сын Юрий и Валерий Винокуров под стол пешком ходили, а Валерия Газзаева вообще на свете не было. У меня же Севидов-футболист – перед глазами! И сколь много он обещал! Ведь это именно его, двадцатитрехлетнего нападающего «Крылышек», Аркадьев попросил взаймы, когда команда ЦДКА в 1945 году отправлялась в Югославию. Причем взял взаймы на позицию Всеволода Боброва, одолженного самим Аркадьевым тренеру московского «Динамо» Якушину для турне по Англии.

На фоне английских успехов московского «Динамо» осталась практически незамеченной поездка команды ЦДКА по Югославии. Дело в том, что субъективно-эмоциональный и развлекательно-статистический подходы к истории отечественного футбола у нас чаще всего превалируют, а не лишь дополняют объективное изучение и изложение фактов. Это нынче– кто же не знает Югославию как сильнейшую футбольную державу! А в 1945 году в качестве футбольной страны она у нас за пределами самых узких спортивных кругов совершенно не котировалась. Между тем и до второй мировой войны, и сразу после ее окончания югославские футбольные клубы представляли грозную силу. Причем после войны – даже большую, нежели клубы английские. Это объяснялось тем, что в Югославии, как и в Советском Союзе, во время второй мировой войны профессиональная футбольная жизнь не прекращалась (чего нельзя сказать о Великобритании).

Одним словом, тренер ЦДКА Аркадьев знал, что все предстоявшие армейцам игры–с белградским «Партизаном» (девять игроков которого неоднократно выступали за национальную команду Югославии), со сборной Загреба, с «Хайдуком» (Сплит) и с белградской командой «Црвена звезда» (чемпионом страны) – будут очень трудными. Вот в какой ситуации Аркадьев ввел в линию нападения армейцев (лишившуюся временно Боброва, но располагавшую Федотовым, Грининым, Николаевым и Деминым) Александра Севидова. Теперь напомню: ни один из четырех матчей команда ЦДКА в Югославии не проиграла. Лишь со сборной Загреба была зафиксирована ничья (2:2), а у «Партизана», «Хайдука» и «Црвены звезды» армейцы выиграли (4:3, 2:0, 3:1).

Двадцать лет назад в одной из статей я описывал свой разговор с Аркадьевым на темы югославского турне ЦДКА. Я спросил Бориса Андреевича, почему он решил заменить Боброва именно Севидовым. Ведь в то время в расцвете сил находились такие прославленные центрфорварды, как Борис Пайчадзе и Александр Пономарев. И услышал в ответ: «Севидов не был безудержным индивидуалистом, умел играть с партнерами, действовал удобно для них. Но при этом был весьма искусен и в индивидуальных усилиях. Короче, очень интересно играл, очень. И главное – чувствовал себя хозяином на любом участке поля. Плюс – огромная физическая мощь!».

Вскоре после возвращения команды ЦДКА из Югославии отношения Аркадьева с армейским начальством, которое прежде его чуть ли не на руках носило, серьезно осложнились. Началось, казалось бы, с пустяка, Аркадьеву, который работал в ЦДКА по вольному найму, предложили военизироваться, посулив при этом полковничью папаху. Но вместо того, чтобы рассыпаться в благодарностях (высшее офицерское звание давало еще и существенную прибавку к зарплате), Аркадьев это предложение вежливо, но твердо отклонил. Объяснение Аркадьева, состоявшее в том, что, став полковником, он должен будет и в футбольных делах подчиняться генералам и маршалам (тогда как теперь обсуждает их с ними по меньшей мере на равных), подхалимы из маршальских свит сочли оскорбительным, вызывающим. Немедленно напряглись отношения и с клубным ареопагом. Тут же, почувствовав удобную ситуацию, закапризничали и некоторые игроки из числа тех, кто находился на излете сил и понимал, что вскоре будет заменен.

Работать стало труднее, и Аркадьев начал подумывать об уходе, о чем немедленно узнали в ВЦСПС. Руководители профсоюзов предложили ему возглавить московское «Торпедо», не сомневаясь, что и эту команду, подобно московскому «Динамо» и ЦДКА, он непременно приведет к выигрышу первенства страны. Аркадьева спросили: «Что нужно, чтобы автозаводцы стали чемпионами? Сделаем все возможное!». Среди прочего он сказал: «Хорошо бы иметь в «Торпедо» Севидова. Я полагаю, что центровым тандемом экстра-класса Пономарев и Севидов станут очень быстро». Профсоюзные боссы задумались: дело в том, что Севидов перешел только что из «Крыльев Советов» в московский «Спартак». Вот с руководителями «Спартака» экстренно и начали вести переговоры, в результате которых Севидов в том же 1945 году оказался в «Торпедо».

Между тем, высшее военное начальство, узнав о направленной против Аркадьева интриге, затеянной менее важными чинами, гневливо топнуло ножкой. И осыпанный новыми милостями Аркадьев остался в ЦДКА. Севидов же с Пономаревым в «Торпедо» действительно образовали сдвоенный центр необыкновенной силы. Звезда тогдашней торпедовской полузащиты Владимир Мошкаркин рассказывал мне недавно, что могучий «таран» Пономарев раскрылся в этот период благодаря Севидову с новой стороны, то есть еще и как тонкий позиционный игрок. В этой связи позволю себе привести заключительную часть характеристики, которую дал Севидову в разговоре со мной Аркадьев двадцать лет назад: «Это был гармоничный игрок, без навязчивого конька, на котором стремился бы выезжать. Знаете, у одних это – незаурядная скорость, у других – виртуозная обводка, пушечный удар. Севидов обладал набором всех качеств, так же, как Федотов или Бобров. Вот только жизнь обошлась с ним неласково...».

В 1946 году в матче «Динамо» (Ленинград) – «Торпедо» (Москва) Севидов рухнул на поле после того, как Алов прыгнул на него обеими ногами, вонзив шипы бутсов в бедро опорной ноги и разворотив колено. Затем в течение нескольких лет Севидов переносил одну тяжелую операцию за другой. Временами теплилась надежда, что он еще сможет играть, но потом все снова рушилось перед лицом очередной отправки на операционный стол. Так что, если возвратиться к празднованию его семидесятилетия, следует сказать (это и было содержанием моего тоста): Севидов Юрий и Валерий Газзаев были, конечно, футболистами замечательными, но Севидов Александр не стал «игроком на все времена» только из-за неизлечимых травм.

 "Советский спорт плюс 8", №№ 15 - 16, 1992 г.

Администратор сайта: apiperski@mail.ru (Александр Пиперски)